– Остановка, далеко не отходить, возвращаться не будем!

Поезд резво останавливается, дребезжа колесами, и вид за окном перестает двигаться. Я сползаю вниз с верхней полки, поправляя одежду, и усаживаюсь за стол. В телефоне много сообщений от родственников с пожеланиями хорошей учебы, тоскливые прощания с друзьями и уверения учителей в нашем светлом будущем. Будущем, которое я уже не вижу для себя.

Пока мои одноклассники невероятно радовались ответам от университетов и искали своих новых однокурсников, в моей голове была одна-единственная картинка, которая вырезалась на веках и отпечаталась в коре. Ответ из университета. «Вы не прошли творческие испытания…»

Проверяя сотый раз телефон, я выхожу из купе. Около выхода стоит много подростков, которых я не заметила вчера, хотя мало что можно увидеть за пеленой слёз. Около них стоит мужчина, наигранно недовольно вздыхая и посматривая на часы, и парень моего возраста, о чем-то беседующий с учителем.

– Соколова же знает, что марафет на десять минут не стоит наводить полчаса? – возмущается мужчина. – Петька, сбегай за ней, иначе мы вообще никуда не пойдем.

Мальчик кивает, молниеносно разворачивается и сразу врезается в меня. Невнятно пробормотав извинения, он продолжает бегать в другой вагон, а я наконец просыпаюсь, мотая головой.

– Петя, где тебя родители учили!? – погоняя, кричит учитель. – Простите, у меня не класс, а стадо диких козликов. Студентка? Лицо знакомое, какая школа?

– Я из семнадцатой, которая около Стрелецкой.

– Семнадцатая... Никого не могу вспомнить, что ж такое. На кого поступила?

– Актриса, таракашки в голове у меня… танцующие, – улыбаюсь я, вспоминая, что так обычно говорила мама.

– Ой, творцы одни да театралы. Кого из выпускников не спрошу, ни одного на педагогике, и знаете, слава богу, ну, за исключением. Юра, ну от тебя-то я ожидал! – обращается он к парню около себя, который смеётся. – Рожденный снимать, логарифмы считать не может, а вот Якушев, который на журналиста поступил, меня убил наповал. Сбежит оттуда в первый год, и куда ему идти?

– На адвоката мог попробовать, Игорь Борисович, – возникает один из подростков, продолжая играть в мобильную игру и вызывая недовольный вздох мужчины.

– Слава, не подкидывай дураку идей, так людям его ужасы только читать, а там еще и слушать. Мог пацан поступить на педагогику, ты же помнишь, он меня подменить мог, хоть увольняйся, а он уперся: «Родители настояли». Разговаривал я с его родителями, оба заладили: «Нашему сыночку нужна оплачиваемая профессия, достойная». А когда у нас журналисты стали «достойные» зарплаты иметь?

– Может, вы наговариваете, может, у него и в журналистике пойдет... – возражаю я, хотя душой согласна, что журналистский труд порой безжалостно принижается. «Кто-то хотя бы поступил», – пищит голос в голове, но я игнорирую его.

– Я бы так не распинался, если бы пошло. Я их одиннадцать лет каждый день видел, глаз намётан. Не силен парень во всякой экономике, правах, ну просто не идёт. Пишет, да, складно, но он же окаменеет о новостях писать. Зато рассказывает, объясняет – это его, у него глаза горят, он их на перемены не отпускает. Зачем такого наставника в офисную клетку сажать, объясните? А!

– Против его родителей мало аргументов, – в разговор включается Юра, складывая руки на груди, – их, как вспомнишь, сразу мурашки.

– Мог же не только учителей, но и директора попросить с родителями поговорить, чем больше, тем быстрее бы уговорили. Родителей бы на дни открытых дверей сводил, на открытые уроки привел бы, много же вариантов... – идеи в голове пытаются вытеснить размышления о своем поступлении.

– Если бы он попросил... Он до последнего не верил, что вообще педагогом может быть. Невероятно ему это нравилось, Игорь Борисыч правду говорит, но сомнений было больше – нагрузка большая, зарплата мизерная, давление, родители масла в огонь подлили, – и он даже заявления не подал. Побоялся, что не его.

– Окна он в восьмом классе разбивать не боялся, а подать жалкое заявление в институт кишка тонка! Куда заведешь себя, Якушев! – вздыхает Игорь Борисович, качая головой.

– Он не со зла, просто расстроен за Севу, – шепчет Юра мне, убеждая.

Дети всё же требуют у учителя поход в магазин, поэтому он спешно прощается, оставляя Юру дожидаться загадочную Соколову. Я же, вспоминая о своих планах на день, убегаю за классом…

Чем я думала? Я отвечаю на мамины сообщения дежурным «всё хорошо», хотя хорошо явно не будет. Какой глупой теперь кажется идея уехать, но какой трусливой кажется идея признаться. Выбирая из них, я стою в тамбуре поезда, пытаясь дозвониться хоть до кого-то. Приемная комиссия, знакомые знакомых, арендодатели квартир – кажется, я уже набрала их номера тысячи раз. После отказа я живу один очень долгий и плохой день, пытаясь выпутаться из мертвой петли.

Раздаётся ребячий смех, заходит класс, подгоняемый Игорем Борисовичем. Пока дети проходят дальше, Игорь Борисович бросает пару фраз проводнице и остаётся в тамбуре, зажигая сигарету.

– Алло, да, здравствуйте, у меня вопрос по поводу, – запинаюсь, глядя на учителя, но ему как будто нет дела до меня, – в общем, вам, наверное, сообщили, вы можете... А если... Ну, пожалуйста, пересмотрите списки, может... что-то... Хорошо, до свидания, всего доброго, – желание закричать и упасть заполняет легкие, глотку.

– Давно с профессией определилась? – вдруг раздается голос мужчины, который смотрит на зелёные поля в окно двери.

– А? В классе шестом, может, седьмом, с детства театром увлекаюсь.

– И не сомневалась ни разу?

– Зачем? Я же не просто так выбрала.

– Люди меняются, интересы меняются, таракашки наконец. Как много, думаешь, сейчас людей работает тем, на кого учились? По пальцам пересчитать.

– Вы к чему это? – я действительно не понимаю, к чему он, хотя что-то в глубине скребётся, ноет и заставляет узнать ответ.

– Не твое. Не твой галстук, вот и жмёт. Глаз намётан, говорю же, – бросает он, поворачиваясь ко мне, – ты даже запасного варианта не рассматривала, ни на одни курсы не позвонила, как будто только в один университет метила – а это подростковая мечта.

Неприятно ёкает сердце, но я упорно это упускаю, начиная злиться на такую бестактную прямоту.

– Вы думаете я, как ваш Якушев, поинтереснее да подостойнее профессию подобрала? Да вот актеры тоже гонорарами не всегда блещут.

– Якушев тут не причем: он туда всё равно вернётся, сам понимает. А ты с характером девчонка, трезвонишь и трезвонишь, вздохнуть себе не даешь.

– Что это значит?

– То и значит, на нелюбимой работе быстро сгораешь, по себе знаю. На юриста поступал, «век взывал». Каждый день душился этим галстуком, как собака, носился с документами, ни черта не понимал. Уже начал думать, что вот какая, взрослая жизнь – дом, работа и заново. Запил бы через годик, если бы по работе насильно волонтёром не заставили работать, подросткам на дне открытых дверей объяснять, какие преимущества у юристов. Конечно, половину добрую я спугнул, да они бы сами не потянули. Я как только эти глаза испуганные напротив видел, как свои в отражении зеркала тогда, всё и заработало, как по часам. Хотя и ступить страшно, если отпущу – тошно. Пошел второе высшее получать, а теперь тут, – он улыбается.

– Вам повезло, а остальным что делать?

– Когда аукнется, никто не знает. Кому-то везет, вон, как Юрке, сразу нашел, а кто-то месяцами, годами ищет. Это не математика, тут не подгадаешь.

Разочарование по-детски накатывает волной, а я стою, уже ничего не знающая о себе и своей жизни. Игорь Борисович тушит сигарету и поворачивается ко мне с отеческим и сожалеющим взглядом.

– Тебе не это нужно, только признать – сложно. Надеюсь, тебе быстрее повезёт, дочка, – он уходит, нечестно оставляя меня одну. С мыслями, которые сначала отзываются надеждой, а после еще большим разочарованием. Я сажусь на пол, закрывая глаза и сильно хочу заплакать. Неприятный клубок в груди всё сильнее путается. Пальцами я начинаю отбивать по железному полу в такт колёсам.

С каждым стуком что-то неизведанное, а может, давно спрятанное, открывается, как цветок в нужных условиях. Я вспоминаю, каких усилий мне стоило выходить на сцену, учить тексты, делать упражнения. Как меня завораживали оперы и постановки, свет, игра, краски, костюмы. Открытие оборачивается большей неизвестностью перед будущим, но как будто даёт новый глоток, новые силы пройти это.

И на эту малую секунду мне кажется, что, может… всё ещё впереди?