Знаешь, Дженни, как мне нравится сидеть с тобой в этом саду. Мне даже кажется, что я готов просидеть здесь с тобой всю свою жизнь. А ещё ты много болтаешь. Да ты сама это поняла, хотя последние лет восемь я и сидел тут один, в окружении лишь пышных деревьев, неслышно нашептывающих мне свои истории, да журчащей воды, оказавшейся куда разговорчивее своих обитателей в виде пары красных рыб. А я ведь купил их, потому что они, как слышал, приносят счастье. Никогда в это не верил, но твое появление (почти сразу после их приобретения) переубедил меня.

Знаешь, Дженни, тебе очень идёт это платье. В нём ты становишься ещё светлей, хотя, казалось бы, куда ещё? Ты такая живая. Пожалуй, ты стала первым естественным источником надежды для меня. А ведь я, на самом деле, пропащий, не понимаю, с чего бы тебе ходить ко мне и тем более меня слушать. Но порой, когда после рассказов, из-за которых ты и сидишь здесь, я снова попадаю в реальность, я замечаю краем глаза, в самой глубине твоих зрачков, что ты чего-то ждёшь. Ох, я часто думаю, что было бы куда лучше, если бы я не знал этих слов. Слов, которые ты хочешь услышать, а я никогда не смогу сказать их по-настоящему, искренно. Я вообще не понимаю, о чём ты думаешь? О чём? Мне сорок лет, а тебе только двадцать, и у тебя всё впереди. Хотя я, конечно же, знаю, о чём ты думаешь. И я когда-то был таким же. Ведь в двадцать лет кажется, что времени мало, и ты стараешься всё успеть, пока оно не закончилось.

Знаешь, Дженни, мне бы хотелось, чтобы ты появилась в моей жизни лет двадцать назад. Тогда бы я влюбился, мы бы поженились, и у нас могло бы быть много детишек. А сейчас эти слова, которые тебе так нужны, непонятно зачем, для меня уже не значат ничего. Мне очень хочется рассказать тебе историю о другой девушке. Ей в те времена тоже двадцать было. Да-да, увы, в изрядно романтическом и печальном ключе мне бы хотелось тебе рассказать, но… Я знаю, что рассказ выйдет хоть и понятным, но бессвязным. Не таким, как я хочу. А по-другому я не смогу: те чувства, что были тогда, стали для меня такими далекими сейчас, что я не смогу дать им названия, а описать их – задача для меня просто непосильная. И мне бы отпустить всё это и рассказать хоть кому-то, хоть как-то, но каждый раз, когда я пытаюсь тебе это сказать, я снова начинаю рассказывать историю из той далёкой, уже не моей жизни. Я  порой после этого сам удивляюсь, как я могу обходить Её в своих рассказах, и на несколько секунд я даже задумываюсь, а так ли Она важна.

Знаешь, Дженни, ты совсем на Неё не похожа, ни капельки. Не считая, конечно, того, что тебя я тоже пустил в этот сад. Ты вторая. Я порой настолько забываюсь, что начинаю рассказывать мои сны и тебе. Это лишнее, да и слишком личное.  Сейчас Ей уже давно наплевать, какие сны я вижу. Я не хочу подпускать тебя ближе, на это самое расстояние снов, но мне кажется, рано или поздно ты сама начнёшь меня о них расспрашивать. Я не знаю, что я должен делать. Хотя нет, знаю, конечно, я не должен даже пускать тебя в свой сад. Но мысль о том, что я снова могу остаться в абсолютной тишине, меня страшит. Нет, я, конечно, знаю, что тишина не будет абсолютной. Со мной будет шелест деревьев и журчание воды. Но после твоего голоса их присутствие будет для меня незаметным. Я тобой восхищён, и, о Боже, я так хочу сказать тебе эти слова. Почти так же сильно, как и ты хочешь их слышать.

Знаешь, Дженни, я думаю, в этом и была наша с Ней проблема: я так и не смог сказать ей этих слов. Я думал, что ей хватает поступков и слова вовсе не нужны. Я думал, что не хватает времени для слов. Я думал, что понимаю её. Я думал, что ей со мной легко. Но, увы, ошибался.

Как думаешь, Дженни, в этот раз у меня получится лучше?