Мягкий, чуть приглушенный свет лампы. Оранжевая светотень на белом чистом листке. Протягиваю руку… Подушечки пальцев почти касаются ребристых текстур, пока еще ничем незаполненных. Прикоснувшись к нему пальцами, я чувствую шероховатость бумаги, холод стеклянной поверхности стола, проникающий сквозь тонкий лист. Я склоняюсь ближе к листку, на нем в оранжевом ореоле вырисовывается моя тень. Коричневые пряди выбиваются из прически, спутанными кольцами падают на бумагу. Я склоняюсь еще ниже.

Я ощущаю еле уловимый, терпкий запах бумаги. Бумага пахнет чистотой, еще ни чем не тронутой поверхности. Все зависит от текстуры бумаги. Иногда она может пахнуть деревом, иногда – клеем. Но к любому запаху примешивается свежесть. Пусть даже не запах, но ощущение свежести. Когда бумага еще ничем не тронута, достаточно легко почувствовать эту свежесть. Когда на бумагу уже что-то нанесено, неважно углем ли, акварелью, гуашью, сангиной или вовсе типографской краской, ощущение свежести теряется. У каждого изобразительного средства есть свой аромат, свой неповторимый оттенок. А у чистого листка его нет. Из него можно сотворить все, что вам угодно. Все, что захочет воображенье.

Провожу по бумаге пальцем, представляя, что мой палец оставляет на рифленой поверхности четкие линии. Сложившись воедино, линии образуют рисунок, существующий пока только в моей голове. И только от меня зависит, будет ли он существовать в реальности или так и останется в виде одной из сотен, тысяч идей, пребывающих и уходящих в тень мыслей. На бумаге можно создавать миры или их рушить, можно творить или буйствовать, можно радоваться или плакать. Бумага все это впитает в себя.

Я окунаю кисть в воду, чуть касаюсь краски и провожу первую линию. Неважно, прямая она или кривая, длинная или короткая. Она передает мое внутреннее настроение, мировоззрение. Она передает мои ощущения, мою оценку действительности.  Она – мое создание, и только от меня зависит, как она в дальнейшем преобразиться.

Я наношу вторую линию, третью. Они перестают быть отдельными линиями и превращаются в отдельно существующую зарисовку. Мои мысли абстрагируются от реальности, теперь я вкладываю в этот рисунок всю себя, свою душу.

Отрывистые линии, приглушенные цвета, легкая полутень на предметах, где их не касается свет; все предметы обстановки передают мое душевное состояние.

Несколько линий и безликое нечто превратилось в фигурку сидящего животного, может, еще две-три линии или два мазка, и моим глазам предстал небольшой натюрморт. А если бы я направила кисть в другом направлении, возможно, получился бы  пейзаж.

Но важно не только хорошо нарисовать что-либо. Надо чувствовать это. Ощущать то, что написано на картине всем своим существом. Нужно проникнуть внутрь краски, прорваться в самую суть, раствориться в лессировках, дышать с картиной, чувствовать ее нутро. Тогда картина по-настоящему оживет.

Когда я пишу, форматы, лессировки, пространства сливаются воедино вначале в моей голове: представляю себе, как должна будет выглядеть готовая картина. Это не отчетливое представление, это, скорее, расплывчатое облако мыслей, сгруппировавшихся в некий идеал, к которому я стремлюсь. Как в пещере идей Платона. Я боковым зрением вижу идеал и старюсь подражать ему. У меня получается более или и менее похожая тень. И зависит это не только от мастерства творца. Это зависит от того, как сильно душа слилась с этим идеалом, как сильно она нырнула в загадочные глубины творчества.

Когда я творю, во мне звучит музыка. Я ее не улавливаю, она как огонек внутри меня, освещает мне дорогу и дает возможность творчеству перетечь в самый желанный для всех творцов вид – в полет вдохновения.