Антону больше не больно… Он ничего не чувствует.

Телефон показывает 27 апреля, суббота, 4:33 утра. Рано для восхода солнца, но рассвет уже стремится вытолкнуть леденящую черноту ночи, сменив ту теплом и светом. Прохладно для середины весны, надо сказать. Ветер дует, того и гляди, если неосторожно к краю подойдешь, то упадешь, не успев опомниться. Вниз. Как Антон…

Все же надо было надеть что-нибудь потеплее. Уверена, он не одобрил бы мои гетры по колено, юбку, которая едва прикрывала голые бедра, да и кофточку, которая не спасала мои косточки от продирающего насквозь ветра. Тело пробивает мелкая дрожь, но непонятно: это тремор от слез, что безостановочно катились по моим щекам, или все-таки из-за неприветливой в этот раз погоды.

Хочется кричать, плакать, бить руками все, что только можно. Выплеснуть эмоции. А я просто смотрю стеклянными глазами на размытый из-за пелены слез город с высоты шестнадцатого этажа. Здесь даже птицы не летают. Здесь только я, боль и слезы, которые уже просто текут не останавливаясь. А еще зверское желание закурить. Успокоить натянутые до предела нервы.

Ему сегодня девятнадцать… было бы, но в моем сердце ему семнадцать. Навсегда он для меня несуразный мальчишка, что своими глазами прожигал насквозь. Чья улыбка вызывала дрожь в теле, но хотелось еще. Его объятья были самым безопасным местом в мире. Только для меня. Но этого ничего нет. Уже…

Вой сирен. Гул в ушах. Толпа людей возле заброшенной многоэтажки, что окружила кого-то, очевидно, лежавшего на земле. Я молюсь. Никогда этого не делала, но сейчас готова была уверовать во что и кого угодно, только бы мои опасения остались лишь опасениями. Они тягучей патокой разливались в груди, все сильнее разгоняя кровь в жилах, заставляя бежать, как только позволяли легкие и сердце. А последнее, кажется, на миг перестало биться. Долгий миг ожидания, пока я, протискиваясь сквозь толпу, наконец не увидела лицо. Его лицо… Антона. Того самого, который несколькими мгновениями ранее разговаривал со мной по телефону. Который уверял, что вернется через двадцать минут. Но я его уже не дождусь…

Я почти ничего не помню из того момента, кроме своего собственного душераздирающего крика, слез, что не прекращали выкатываться из опухших глаз и воя огромного, как показалось, количества сирен. Все, что было передо мной – лишь пустота. Кромешная, разрывающая душу на части. Заполнившая меня до конца. Она до сих пор со мной. Мы, как лучшие подруги, теперь, кажется, неразлучны. Вся жизнь последние полтора года лишь тьма, поглощающая, всеобъемлющая, топящая в себе до победного конца. Я перестала сопротивляться, как только мысли пришли в относительный порядок, я могла ясно думать, видеть, слышать. Но чувствовать… Кажется, что-то атрофировалось внутри, что заставляло раньше бабочек порхать в животе, смеяться, желать, любить.

Весь мир перестал существовать, в один момент сжавшись до размеров каменной таблички на кладбище за городом. Он выглядел спокойным, когда уходил в землю, навсегда оставляя меня одну, медленно разрушающуюся изнутри. По крупицам теряющую все то, что однажды вдохнуло в мое тело ту жизнь, о которой я мечтала. То, что заставляло верить в «прекрасное далеко»…

Новый поток слез прервал размышления и, не отказывая себе в удовольствии затянуться, сделать спасительный, умиротворяющий вдох никотина, я стала искать глазами свою сумку. Трясущимися руками достаю нетронутую пачку, купленную вчера вечером в местном ларьке. Продавщица тогда осуждающе покачала головой в сторону, но, честно, мне было плевать. Никто не посмеет запретить коснуться собственных воспоминаний хотя бы таким образом, особенно в этот день.

На нёбе почувствовалась неприятная горечь с ментоловым привкусом от того, что, кажется, затяжка была слишком глубокой. Разучилась курить, вот тебе новости. Но как-то все равно. Главное сейчас – это забыться, избавиться от надоедливых мыслей, что роем кружились в голове, пеплом оседая на потухших давно чувствах. Вдох, второй. Кольца дыма развевались от слишком сильного ветра, в хаотичных узорах танцуя рядом. Солнце показало свои первые лучи, что даже при большом желании не могли слепить. Но отчего-то глаза зарезало и, подавившись дымом, я склонилась, кашляя. Свет заиграл в выпущенном мною паре, и, подняв глаза, я вскрикнула. Рядом, на расстоянии вытянутой руки, сидел он… Все тот же семнадцатилетний, лопоухий, с забавными веснушками мальчишка, с серьезным лицом, не выражавшим, казалось, никаких эмоций. Он точно также как и я смотрел впереди себя невидящим взглядом. Его силуэт иногда растворялся в дыме и сливался с лучами солнца, от чего мне было трудно его разглядеть. Молчала, просто не зная, что сказать… По правде говоря, я чуть не сбросилась прямо с этой крыши от страха. Потупив взгляд, устремила свой взор на дрожащие, уже точно непонятно от чего, колени.

– Чего молчишь?..

Я думала, мне показалось, но, услышав родной сердцу голос, оно застучало так сильно, что в ушах был только разбушевавшийся гул крови. Не зная, что ответить, продолжила сидеть, боясь повернуть голову в его сторону. Отчего-то все мое существо противилось этому. Но нужно сделать усилие над собой. Он же рядом, со мной. Впервые за столь долгое время. Будто сны воплотились в реальность. Или мозг играет со мной злую шутку.

– Помнишь, я обещал, что приду? Ну вот, я здесь…

– Я-я… – голос дрогнул, – я не верю. Это просто сон, непонятное видение… – зашептала, не зная, как справиться с нахлынувшим волнением.

– Ты не обязана верить, ведь это, по сути, в твоей голове, как бы печально не было, – повернулся, усмехнувшись мыслям в голове. А он умеет обрубать на перепутье, я ведь была готова броситься навстречу, обнять, поцеловать… В общем-то, его прямолинейность всегда восхищала, но сейчас это было как ножом по сердцу.

– Знаешь, я ведь не хотел… чтобы все так получилось. Правда, – не моргая, он уставился на меня, явно ожидая, что я хоть что-нибудь скажу. А мозг просто застыл. Я не могла составить слова в простое предложение. Вся окаменела, не представляя, что могу сказать человеку, который сейчас просто плод моего воображения…

– Верю. И всегда знала это.

– Пожалуй, я все равно должен извиниться за…– он многозначительно кивнул на сигарету, зажатую между моих пальцев, и окинул взглядом, видимо заметив мой внешний вид. А ведь я и правда очень сильно поменялась с последней нашей встречи. Как бы клишировано не звучали мои слова сейчас, но я сменила цвет волос с сияюще-белого на угольно-черный. Остричь их не смогла, боясь, что забуду, как по их длине Антон проводил своими тонкими пальцами, пропуская сквозь них тонкие пряди. Как он вдыхал запах волос, затем всегда целуя в макушку. Это был мой любимый ритуал. Был… но как бы я хотела, хоть на миг, вернуть те мгновения.

– Перестань это делать, – мой вопросительный взгляд, – курить, – вздох, выбивающий почву из-под ног. – Ты же себя разрушаешь.

– Мне нечего терять, я умерла тогда, в сентябре, вместе с тобой. От меня осталась лишь оболочка, ее не жалко.

– Я не хотел этого… Пожалуйста, ради меня, попробуй начать жить, а не существовать, – от его слов сердце стонет, скрипит, болит. – Сейчас я здесь. Но я уйду, а ты останешься, – он опустил взгляд на свои руки, теребя кольца на пальцах, – и можешь сколько угодно говорить, что все в порядке, но ведь это не так.

– Я в… Ладно, я не в порядке. Мне очень плохо. Меня сейчас переполняют эмоции, но я не могу их выплеснуть. Ты, как моя болезнь. Только она есть, а тебя нет… Я нуждаюсь в тебе, твоем тепле, все на свете бы отдала, чтобы сейчас почувствовать на своих плечах твои объятья. Я ненавижу, когда ты мне так нужен. Ненавижу то, что ты сделал со мной. Иногда я боюсь, что могу потерять то единственное светлое чувство, что до сих пор тлеет внутри меня. Променяю его на ненависть к самой себе, – задыхаясь от новой истерики проговорила на одном вдохе. – И сейчас, видя, что ты сидишь, да еще и так далеко, я просто не могу остановиться жалеть себя.

– Мне больно… так хочу тебя обнять, – он выдохнул, а мне на миг показалось, что из его рта вырвался клуб дыма.

– Остановись, прекрати, – срывающимся голосом начала говорить, – не смей сейчас говорить, что сожалеешь, потом все может стать только хуже. Просто пощади… От меня ничего не осталось, вот уже второй год я просто разрываюсь на части. Горю от агонии внутри, но никому не показываю этого. Я пробовала жить, пыталась…

– Протяни свою руку… – робкая просьба.

– Чт-что?..

– Протяни руку, – и он положил свою, сплошь увешанную кольцами, на поверхность, что стала нагреваться под лучами восходящего солнца, крыши, совсем близко ко мне. Действительно, только протяни, и вот-вот коснешься, почувствуешь тепло…

Запнулась, смотря на его протянутую руку и через мгновение положила свою рядом. Сердце совершило кульбит, то ли переставая биться совсем, то ли наоборот, ускоряя свой темп до предельной скорости. Я будто чувствовала его тепло. Его запах. Хотя, скорее, это был аромат тех самых ментоловых сигарет, что так и остались лежать в открытой пачке. Но все на миг остановилось. И здесь были только мы.

Пересекаясь с ним взглядами, чувствовала на своих щеках еще невысохшие дорожки слез и попыталась смахнуть их из-за неприятных ощущений. Я поняла, что улыбалась, смотря на него. Впервые за столь долгое время делая это не нарочито натянуто, а действительно искренне. Вся моя жизнь за последние два года была так далеко. Чувствовала именно сейчас, что не одна.

– Я без тебя просто никто…

Он посмотрел на меня, будто запоминая, на самом деле давая еще миг насладиться мгновением перед тем, как вышедшее из-за горизонта солнце навсегда разлучит нас. И пока еще что-то чувствуя, я действительно начала ощущать себя хоть чуть-чуть, но живой.

– Слушай… – тут послышались торопливые шаги на лестнице, что вела на крышу. Я резко обернулась в ее сторону, отведя взгляд от родного лица. Пытаясь понять, кто это, я внимательно вслушивалась в топот за дверью. Пришлось даже встать и подойти к ней вплотную.

Но вернувшись обратно, передо мной была лишь пустота… Солнце поднималось над головой, выглядывая из-за крыш высоток. Лучи играли, отражаясь от множества окон. Город проснулся.

А мне больше не больно… Я ничего не чувствую.