Когда-то с «коллегами» мы рассуждали – раз у мужчин-поэтов есть музы, следовательно, у девушек-поэтесс должны быть музыки. И, углубляясь в эту теорию, мы обнаружили, что они не просто есть, но для нас музыки чуть ли не осязаемые создания. Знаете, как я вижу своего? Знаете, у него неряшливые волосы пепельного цвета. Синий свитер крупной вязки с белыми скандинавскими оленями, длинными рукавами и воротником под горло, в который он время от времени прячет мёрзнущий нос. Светло-синие недоглаженные джинсы. Синие кеды-тапки на босые ноги, которые вечно в мозолях. Как и пальцы рук, всё такие же тонкие, долго мучавшие гитарные струны, но которые внезапно стали жать кнопки бронзовой трубы. У него уже не такие узкие плечи, не такая хрупкая фигура. У него неуклюжая походка, руки в карманах и виноватая мягкая улыбка. Бархатный низкий голос, тихий, как капающий воск, и он иногда картавит от волнения. Он вечно всё мнёт и рассовывает по карманам, кроме мятного блокнота в сумке через плечо с запасом ручек. Но и эту сумку он время от времени забывает дома. Он вообще часто что-то забывает. Слушает музыку в больших белых наушниках и думает, думает, думает. Он часто улыбается. Он редко смеётся. Он смотрит чуть-чуть снизу и серьёзно. У него глаза тёмно-серые, как городской асфальт. И они искрятся, несмотря ни на что. Он иногда уходит в запой, закусывая пьянство Новосибирскими конфетами. Любит встречать рассвет на крыше. Имеет жёсткие нелады с окружающим миром. И у него нелепое имя - Крыш Вундервафля. А ещё у него есть крылья. Те самые, музычьи, голубиные. Но он их больше греет под свитером.

***

Петербург любят? Не просто любят. Питером болеют. Питером бредят. Бредят рекой Невой, которую по-научному стоило бы называть проливом, но для нас она всё равно река. Бредят каналами, разводными и недвижными мостами, перекинутыми через их сеть, несмотря на прохладу от воды и пробки в городе. Бредят узкими старыми улочками и неохватными площадями, бредят так, что названия их знают чуть ли не лучше, чем в родном городе. Бредят непредсказуемым Петербуржским небом, из-за которого даже в +20 и под абсолютно чистый небосвод выходишь с зонтиком в сумке. Бредят Петербуржской историей, легендами и мифами, которые передаются чуть ли не воздушно-капельным путём. Бредят Золотым и Серебряным веком, загораются при знакомых строках стихотворений и при упоминании названия «Бродячая собака». Как можно этим не бредить? Питер – это когда все машины несутся с какой-то невообразимо дикой скоростью. Питер – это когда не удивляешься, услышав фразы на английском, немецком, французском, итальянском, японском, китайском языках... И удивляешься, когда не можешь определить, на каком языке говорят эти люди. Питер – это когда в вагоне метро обязательно кто-то читает. Питер – это здания с мемориальными досками, где кто-то жил/работал/учился/женился/родился/умер. И непременно проникаешься к этому зданию уважением за это. Питер – это когда обязательно что-то находится на реставрации. Питер – это когда считаешь за комплимент, если кто-то принял тебя за местную и спросил дорогу. И вдвойне приятно, когда ты показываешь, как пройти, оставаясь в глазах туриста ленинградкой. Питер – это когда проходишь мимо неимоверного количества двуязычных афиш потрясающих групп и спектаклей, которые до твоего города доедут ух как нескоро. Питер – это когда ты отчаянно пытаешься попасть монеткой в многострадального Чижика-Пыжика. И в Зайца у Заячьего острова. И в ботфорту Петра Первого. Питер – это когда в другом городе кто-то говорит про Санкт-Петербург, а ты зажмуриваешься: «Не трави мне душу!» Питер – это когда если не хочется здесь жить, то непременно хочется вернуться. Петербург – не просто город. Это вдохновение. Это стиль. Это воздух. Петербург любят? Петербург не просто любят. Им болеют. Им бредят.

***

Запомните меня такой. В ярко-синем пальто, но всё равно трясущейся от холода, который несмотря ни на что ползёт по коже, заставляя сжаться в комок. С шарфом, плотно обхватившим шею, который провожает своими взмахами ветер. В чёрно-белом кепи, козырёк которой обычно так мешает. Нещадно стукающей невысокими чёрными каблучками асфальт. Запомните меня такой. Намеренно и с трудом замедляющей шаг до прогулочного. Со слухом, ушедшим в надрывные песни плейера, но ловящими каждый шорох за пределами наушников. С отрешённым от нормальной реальности взглядом, но вглядывающейся в лица, постоянно оборачивающейся, пытающейся не сорваться на галоп. Запомните меня такой. С влажными глазами, которые не плачут. С бешеным желанием бежать. С категоричным непониманием, зачем. Но с чётким осознанием, куда. С трясущейся от прохлады душой. С оголёнными нервами. С обострёнными чувствами. С жутким напряжением в ногах, когда хочется прямо здесь сесть на тротуар и застонать не от физической усталости. Запомните меня такой. Вновь отмеряющей шагами знакомый до слёз и улыбки маршрут. Ищущей кого-то, кто сейчас до безумия нужен. Чтобы ослабить натяжение внутренних струн, облегчённо бросившись в необходимые руки. С надеждой всё же встретить. Надеждой, которую я веду на верную казнь. Ведь каждый раз этот кто-то не попадается. Никогда не попадался и не попадётся сейчас. Запомните меня такой. Ужасно, до безумия, до невозможности по кому-то скучающей. Запомните меня такой. Такой, какой вы меня никогда не видели.

***

Кай, Кай, я Герда. Расскажи мне о тепле. Сквозь моё тело проходят метели, бураны, льдинки, отрицательные температуры. На моих ресницах свили гнёзда снежинки, а в белых волосах запуталась вьюга. В зелёных глазах застыл солёный океан, а бледная кожа забыла, что такое солнце. Расскажи мне о тепле, я не помню. Я не нашла тепла в шипах алых роз. Я не нашла тепла среди разбойников, испачканных кровью. Я не нашла тепла у колдовского костра. Я не нашла тепла даже в шкуре верного оленя. Смогу ли я тогда растопить твой лёд, твою лживую «вечность»? А помнишь, как когда-то было тепло, когда после санок мы шли к очагу? Расскажи мне об этом. Я забыла, как когда-то мы любили зиму. Забыла, слышишь? И мы оба замёрзнем, как розы на подоконнике. Ты – попав в плен своей хрупкой «вечности». Я – где-то в снеге, в этом проклятом снеге, по дороге к твоему заледенелому сердцу. Тело пробивает дрожь. Тело – само, как ледяная фигура. Губы засохли, обветрились, посинели. Губы забыли, как делиться теплом с чужой кожей. Кай, Кай, я Герда. Расскажи мне о тепле.