Вот он для защиты, надёжности воздвиг эти стены вокруг
Моих тел, разбросанных в порядке от бесконечности комнаты.
Взял в руки мел и дрожащей рукой вывел облаком круг;
Веки и шторы задёрнуты, змеи из рук, мысли дном перевёрнуты;
Я лежала, как мягкая рыба вверх брюхом, жива и не вспорота.
Свечи расставил он, не растаяв, отправил сигнал о начале войны
Со мной, и был дерзкий такой, будто ждала я его поражений,
Словом, ударит его свинцовой волной, и опять эти две стороны
Поставят друг перед другом нас на колени, будем как отраженья,
Чувствовала, он отпустит меня, я устрою нам самосожжение.
Как назло, над нашим пожаром будет смеяться стальной караван,
В котором плюются в прохожих мне преданные верблюды
И сломанные друзья, в них бегут шестерёнки, те бьют в барабан,
Была я окутана пеплом в древнем огне, свистели салюты,
И в дьявольские минуты он вскрыл мне созвездие заживших ран.
Я открыла глаза, кроме каменных стен не видела здесь ничего.
Ледяные лишь пальцы, спицами пронзали плечо, мякоть боли
В неволи его, без него ли, впитала в себя этот яд, для него одного.
Мне не жалко любви, ни себя, я ему отдала много крови,
Я любила голодные губы его, пусть он снова подставит ладони.
И грызётся во мне, костью крошится ось, почти неустойчива,
Чешуя, как в пророчестве высохла, ни к чему трезвая жалость,
Но я знаю, под сердцем стена и за нею бетонное одиночество.
В этой комнате, между рыбьими рёбрами, в белом налёте, казалось
Инквизитором был и хотел, чтоб во мне ничего не осталось.