Вата кругом. Лежит пушистыми сугробами, забивается снежными хлопьями под воротник, скользит холодными ручейками под водолазку и застревает в горле противным комом простуды.  

Я бреду, ничего не видя из-за белых точек в глазах, по проспекту, по бокам которого, помню, нашим летом стояли красивые дома из красного кирпича. 

По широкому тротуару в творческом беспорядке были расставлены деревянные и пластиковые столики уличных кафе, пахло выпечкой и сахарной ватой. 

Летней ватой. Той, которая пахнет цветами, молочными коктейлями и шлейфами дорогих духов. 

Зимняя вата не пахнет ничем. Разве только слегка отдаёт холодом и пустотой. 

Я почти научилась наслаждаться зимней ватой вместо воздуха и постоянным стуком крови в висках. 

Мне уже нравится мягкая ленивость моей походки. Резко двигать ногой я все равно не могу, мне мешает вата. 

Мне нравится, что в глазах один только шум из мириадов белых точек, размывающих пёстрый фон городского пейзажа. 

И когда на мгновение ваты становится меньше, и белые точки перестают кружиться, и я снова могу видеть, мне немного стыдно за свои счастливые мысли. Такая непривычная радость разливается по мне, что я дичусь её, пугаюсь. Будто вскрываю что-то давно забытое. 

Но это всего одно мгновение, которого хватает, чтобы заметить. 

У него черные волосы и глаза, воронками затягивающие в душу. 

Он курит, держа сигарету в изящных, тонких пальцах, которые, конечно, не мёрзнут, в отличие от моих, заботливо запакованных в шерстяные варежки. 

Дым из его рта заволакивает улицу, продвигаясь дальше, до самой площади, поднимаясь к окнам верхних этажей обступивших её хмурых домов. 

Дым мешается со снегом, и все снова тонет в вате. 

Я снова ничего не вижу, не знаю. Бреду. 

Долго-долго шагаю. Считаю воображаемые плиты летнего тротуара. 

Наконец, захожу в дом. 

Вваливаюсь в квартиру, захлопываю за собой дверь. 

И съезжаю по стенке на пол. Наконец-то. 

У меня никаких сил, и я только откидываю назад голову, чтобы стена холодила затылок. Медленно откидываю, чтобы боль в висках не стреляла единым ударом, а оставалась такой же противно-тупой, что и весь день. 

«Вот так, – думаю я. – Можно и отдышаться». 

И ложусь на пол. 

В голове теперь никакой боли, одна вата. 

Она заполняет мою черепную коробку изнутри, растекается по полу мокрыми лужами растаявшего снега, вибрирует телефонным звонком в моей руке под ватными кончиками пальцев. 

Мне кажется, что я ничто, оболочка с несколькими сгустками ваты внутри. Мои нервные окончания обёрнуты ватой. Мои органы чувств забились ватой. Она мешает мне дышать, мешает слышать, мешает осязать. 

Мешает думать. Но несмотря на неё я, пусть с запозданием, понимаю, что кто-то открыл входную дверь. 

Темные волосы, глаза-воронки – мой таинственный незнакомец с улицы. 

У него в руках никакой сигареты, и он своим дыханием разгоняет туман. 

Он должен был принести мне нашатырный спирт. Нашатырный спирт – это то же самое, что аммиак. 

Этот аммиак ложится его губами на мои губы. 

Мне кажется, ваты становится меньше. 

Вата больше не мешает мне видеть, не мешает мне чувствовать. Теперь она только сглаживает острые углы и делает линии плавнее. 

Теперь, если я падаю, то боль тупая, а не острая. Из-за ваты. 

Я пытаюсь понять, отчего всё так поменялось. Разглядываю свои воспоминания, продираясь сквозь слои мешающей думать ваты. 

И понимаю – у незнакомца были летние глаза. 

От него не пахло дорогими духами, но пахло сиренью и немного – спиртом. Потому что одеколон его был дешевым. 

Таким же дешевым и липовым, как это драма, разыгрываемая мной в фальшивом снегу. 

Я бегу, почти не замечая путающейся в ногах ваты, отдергиваю пыльные занавески с окна в полной уверенности, что увижу сейчас нарядную улицу, утопающую в зелени. 

Но перед глазами только кружатся белые точки. Моя голова идёт кругом, и я не могу ухватить мысль, что скребется где-то на краю сознания. 

А вата падает и падает, белит только что утоптанную и укатанную дорогу и ветки деревьев. 

А перед моими глазами улица, утопающая в лете. 

И я наконец понимаю, отчего. 

Незнакомец. Он стоит под моим окном с букетом цветов и курит. 

Я пытаюсь его разглядеть. 

И узнаю в нем тебя.