В небольшом тупичке в Оденсе, в тихом захолустье Дании, среди грязи и замызганных стен, мерзких запахов и вечного шума улиц одиноко сидел ребенок. Его никто не трогал, и он не причинял никому вреда. Весь какой-то удивительно долговязый, нескладный, причудливо-нелепый, он совершенно не привлекал внимания. Быть может, он и сам избегал его – чувствовалась в этом ребенке некая забитость и замкнутость. Мальчику этому было девять лет.

Ребенок резко несколько дергано обернулся, и на лице его отобразилась настоящая паника. Несколько мальчишек откровенно разбойного вида медленно приближались  к нему, отрезая единственный путь к бегству:

– Всё в куклы играешься, девчонка? – задиристо поинтересовался один из них.

Мальчишка резко замотал головой, а потом, словно на что-то решившись, через силу кивнул.

– О, как я мог забыть! Ты же родственник самого короля, с такими отбросами, как мы, не водишься. Только в куклы играешь да бормочешь что-то под нос, – поддержал драчуна другой.

– Густав, как ты можешь? К особам королевской крови – только на Вы! – притворно удивился первый забияка.

– Простите недостойного! – в наигранном раскаянии заголосили подпевалы, – Ваше благородие Ханс, простите его!

Мальчик лишь закусил губу и отпустил глаза. В сжатых кулаках его, спрятанных за спиной, виднелись мундир маленького солдатика и цветастое платье танцовщицы.

На дворе был 1814 год.

***

В бедном доме нищей прачки, года три назад схоронившей мужа, стоял настоящий переполох. Ребенок ее, обычно тихий и незамкнутый, сегодня был чем-то не на шутку взбудоражен:

– Но матушка! Я… пусти меня, прошу, – в голосе его слышалось небывалое отчаяние и мольба. – Я должен, должен попасть в Копенгаген.

– Но зачем, Ханс, сыночек? – всплеснула она руками.

– Зачем? Чтобы стать знаменитым! – ни секунды не сомневаясь воскликнул сын.

Женщина устало опустилась на единственный обшарпанный стул.

– Что ж, езжай, раз так решил. Тебе уже четырнадцать. Но помни, что я всегда буду тебя ждать.

«Он скоро вернется. Не пройдет и дня – бросит эту затею с театром. Не оставит же он меня», – успокаивала она себя, вытирая непрошенные слезы. 

Ханс улыбнулся столь радостно и открыто, что случалось крайне редко, а сердце матери его тревожно кольнуло. По-видимому, сын и не помышлял о возвращении.

Стоял безразличный 1819 год.

***

Нескладный двадцатипятилетний юноша несколько нервно мерил шагами комнату, в то время как девушка что-то переписывала за единственным столом:

– Вот здесь снова ошибка, – устало вздохнула она.

Молодой человек эти слова услышал и украдкой скосил глаза в сторону переписывающей какие-то каракули девушки. Взгляд этот был болезненно-виноватый, словно у побитой собаки. 

«Странный он, этот Андерсен, – мельком отметила девушка. – А ведь поговаривали, что несколько лет назад одна известная певица приняла его за сумасшедшего, как он попросил устроить его в театр… Эка шутка! Такого – и в театр! Он бы сначала свои сказки нормально писать научился!»

Молодой мужчина, словно уловив ход ее мыслей, сжался еще сильнее и взял в руки ножницы и листок бумаги. Удивительно быстро и ловко что-то вырезав, он вновь начала мерить шагами комнату. На столе осталось мерно качаться причудливое бумажное кресло.

1829 год принес славу. 1830 год заставил задуматься.

***

– Но вы же замечательно пишите сказки, – попытался мягко успокоить один мужчина другого. – Вы не драматург. Вы дарите радость детям. Что может быть лучше?

Его собеседник, казалось, от этих слов еще больше разозлился:

– Радость?! Детям? Сказки! – несколько истерично воскликнул он. И, на секунду замолчав, будто прислушиваясь к себе, вновь обрел прежний пыл. – Вы просто не воспринимаете меня всерьез! Сказки?! – в глаза его было почти отчаяние. – Я еще докажу, что я не просто… сказочник.

Последнее слово он почти выплюнул, словно это было самое большое оскорбление, и стремительно вышел вон.

Ему было уже 46, а окружающие словно издевались над ним, требуя «сказок». 1851 год так и не принес облегчение.

 ***

Семидесятилетний старик готовился ко сну. Потушив лампаду, он лег на кровать, но заснуть ему не удавалось. Вдруг он улыбнулся совершенно мечтательно, и не слишком приятные черты его лица преобразились:

– И все-таки я добился своего! – неизвестно кому доверительно шепнул он. – Никаких детей на моем памятнике. И… никаких сказок.

Окончание фразу прозвучало чуть виновато, но старик не придал этому значения. Вскоре он крепко спал. Рука его, свесившаяся в кровати, была холодна. 

Ханс Кристиан Андерсен, всемирно известный сказочник, в конце своей странной жизни терпеть не мог детей и ненавидел свои собственные сказки. Или хотел их ненавидеть.

Он умер 4 августа 1875 года в возрасте семидесяти лет во сне.

Он был последним настоящим сказочником, хотя и стремился совершенно к другому.