Тихо.

Безмолвно.

Ни звука.

Ни единого пешехода.

Ни единого чёрного хода.

Сумерки

Сгущались.

Кто-то легонько,

Негромко,

Совсем-совсем

Еле слышно

Дверью скрипнул,

От тишины сникнул.

Сильнее укутался в плащ,

Сильнее сжал краденый клатч.

Шёл вор,

Не боялся собак свор,

Лишь сильнее ёжился,

Чуть скукожился,

Сильнее сжал краденый клатч,

Окостенелыми руками

Схватился за старый,

Давно протёршийся плащ.

Сумерки

Сгущались.

Вновь тихо,

Вновь безмолвно,

Только хрусть-хрусть под ногами.

Ломаются снежинок хребты.

Ах, кто бы отдал им бинты.

Внезапно звук –

Стук.

Шёл вор.

До ворот огромных дошёл.

Сильнее кутался в прохудившийся плащ,

Сильнее сжимал краденый клатч.

Внезапно раздался плач.

Сумерки

Сгущались.

Кто-то упал навзничь,

Растянулся

И плакал.

Худая,

Босая,

Кривая.

Девушка не вставала.

Сумерки

Сгущались.

Шёл вор,

Зашёл в знатный двор,

А она лежит,

Громко плачет.

А вор сильнее кутается в плащик,

Сильнее сжимает краденый клатчик.

А она лежит,

Одна,

Без сил.

Ей свет немил.

И вор один,

И при нём лишь плащ

Да краденый клатч.

«Родная, не плачь!»

Девушка поднимает взгляд.

Сумерки

Сгущались.

Вор стоял, наклонившийся,

Над ней, повалившейся.

Что-то говорил невпопад,

Но ей отчего-то был рад.

И вновь безмолвно,

Тихо,

Почти никого.

Только вор и девушка сидят вдвоём,

И как будто холод им совсем нипочём.

Только вор кутается в прохудившийся плащ,

Только вор хватается за краденый клатч,

Достаёт абсолютно внезапно колоду карт…

«Душенька, не снести ли нам это в ломбард?»

Сумерки

Сгущались.

Улицы

Смущались.

Шёл вор,

Не боялся собак свор.

Сильнее кутался в прохудившийся плащ,

Сильнее цеплялся за краденый клатч,

Всё чаще бормотал: «Родная, не плачь!»

И всё дальше отходил от района дач.

Всё сильнее сумерки сгущались,

Всё сильнее звёзды зажигались,

Всё сильнее души обнажились –

Вора,

Что не боялся собак своры,

И Девушки,

Худой,

Кривой,

Босой,

Но отчего-то такой родной.