Продолжаю разбирать семейный архив, читать письма моих родных и близких им людей. Письма моих бабушек, дедушек и их друзей друг к другу… Пожелтевшие странички, написанные еще чернилами. Письма – источники надежды в военные годы, свидетельства жизни и смерти. Письма тех, кто прожил в блокадном Ленинграде. Вот и книга Эллы Фоняковой о блокаде, подписанная на память моим бабушке и дедушке…

Читаю письма и поражаюсь доброте, чуткости, патриотизму, что удивительно для сегодняшнего дня. Какая забота и внимание друг к другу в этом голодном городе, умирающим, но живущим даже не сегодняшним днем, а будущим! Ленинград воевал, Ленинград жил, Ленинград созидал. Да, Ленинград овощи выращивал и ценности укрывал, симфонию Шостаковича играл, и, что для меня было открытием – Ленинград в школах своих детей УЧИЛ!

Да, дети учились, несмотря на голод, холод и бомбежки. Учились, зная, что все это временно, а завтра…. Это они будут восстанавливать все то, что порушила война, будут делать открытия, которые закрепят за страной статус сверх державы. А сейчас у них стояла задача – выжить и выучиться. Я потрясена!

Привожу полностью воспоминания очевидца из семейного архива. «В начале мая я видел такую сцену; на панели Лиговской улицы, зажав в горстку сетку с учебниками, полулежала девочка в белом беретике, сложив тонкие ножки на мостовую, склонив набок голову как раненая голубка. Она шла вместе с подружками и товарищами с уроков домой и вдруг ослабела. И они все стояли вокруг нее с серьезными лицами и, держа в руках сумки и сетки с учебниками и тетрадками, молча смотрели на нее. Они не могли оставить ее одну. И боялись поднять, отвести, боялись, что она умрет от лишних физических усилий.

На лице у девочки не было выражено ни грусти, ни физического мучения. Лицо ее было бледно, спокойно, сосредоточено в себе, без всякого внутреннего напряжения или испуга. Она ждала, когда пройдет слабость. Но нет слов, чтобы передать выражение лиц и глаз подруг и товарищей, окружающих её. Все они прошли через ЭТО и знали, что она испытывала теперь. Хорошо знали, что грозит ей, знали цену жизни и смерти. И теперь, когда смерть уже не грозила им, на их лицах было выражение такого понимания и такого сердечного и глубокого сочувствия товарищу, что я впервые понял: это не дети, но это и не взрослые – это просто новые люди, люди, которых еще не знала история. Мера их любви равна мере их ненависти. Если бы видели, какой мрачный огонь горит в глазах некоторых их них!»

Да, самый великий подвиг школьников Ленинграда в том, что они учились. Они учились, несмотря ни на что, а вместе рядом с ними навеки сохранится в истории обороны города прекрасный облик ленинградского учителя. Они стоят друг друга – учитель и ученики. И те и другие шли из мерзлых квартир сквозь стужу и снежные заносы, шли километры в такие же мерзлые, оледеневшие классы. Одни учили, а другие учились. Они тогда впервые познали цену друг другу, когда и те и другие умирали друг у друга на глазах на заснеженных улицах города за партой или классной доски.

В Ленинграде есть училище № 15, которое не прекращало своей работы никогда. Оно стало известно за время блокады всему Ленинграду. Даже в самые трудные дни состоялся выпуск квалифицированных рабочих, которые продолжили работать на оборону Ленинграда. И этим сохранило от смерти подавляющее большинство своих учеников. Большой человеческий поклон от нынешнего поколения бывшему директору Анашкину Василию Ивановичу, бывшему ленинградскому мастеровому, а впоследствии крупному практику-педагогу. У меня сохранилось интервью, которое еще при жизни дал Василий Иванович. Он объяснял это так: «Они, ученики, не умерли потому, что трудились. А трудились они потому, что я внедрил в сознание ребят чувство дисциплины. Я внедрял не только убеждением, но и самым суровым принуждением. Зная, что только в этом спасение. Это чувство дисциплины, заставило их трудиться. В ремесленных училищах большинство детей – дети ленинградцев. Когда в городе стало плохо с питанием, многие руководители, боясь ответственности за детей, отпустили их из общежитий по домам. Я поступил наоборот: не останавливаясь ни перед чем, я забрал в общежитие всех детей, которые жили у родителей. Из скудных пайков я создал столовую с железной дисциплиной питания. И самые страшные дни, когда стояли лютые морозы, не действовал ни водопровод, ни канализация, я добился того, чтобы в столовой была абсолютная чистота, чтобы на столах стояли бумажные цветы, оправленные белоснежной бумагой, и во время обеда играл баянист. Я добился того, чтобы ребята вставали в точно назначенный час, обязательно мылись, пили чай и шли в мастерскую. Некоторые были так слабы, то они уже не могли трудиться. Но всё-таки возились у своих станков, и это поддерживало в них бодрость духа. При отсутствии электроэнергии, мастерская стала, мы выходили чистить двор или занимались военным строем. Стремились, чтобы с минуты пробуждения и до сна ребята были бы чем-нибудь заняты».

Беседа с репортером заканчивается вопросом о НОВОМ ЧЕЛОВЕКЕ, как мечте о будущем. И мне стыдно, что, сравнивая нас, сегодняшних, с ними, мы проигрываем им. Мы не оправдали их мечты о новом человеке. По человеколюбию, патриотизму, самоотверженности, и те знания, которые мы имеем и владеем сейчас, хоть тем ребятам и не снилась, всё равно мы явно не дотягиваем до них, тогдашних наших сверстников 40-х годов.