Деда не любил говорить. Дедушка любил слушать. А когда во время наших прогулок он вдруг останавливался, поднимал глаза к небу и пристально следил за пролетающими над нами птицами, мне казалось, что он слушает тишину. И с тех пор я уверена: птицы в небе – символ мира. Когда летят птицы, не летят снаряды, не свистят пули, не чернеет небо, не кричат от страха люди. Птицы – символ свободы неба, жизни. И тишины.

Почему я так запомнила этот день, я до сих пор удивляюсь. Мне было лет восемь, но я отчётливо помню тот ясный, чистый, словно только что протёртое зеркало, день. Очень светлый, не требующий объяснения день, в отличие от тех историй, что тогда довелось услышать мне от своего прадедушки, деда Васи, как мы все его до сих пор величаем.

По телевизору шла какая-то программа, её название, я, конечно, не запомнила, но там говорили про Великую Отечественную войну. Похоже, очень выразительно говорили, потому что кадры, что мелькали на экране, заставили меня, ещё совсем маленькую девочку, бросить свои детские дела и присесть у ног деда, который тоже не отрывал глаз от передачи. Вот и сидели мы с ним до тех пор, пока ведущий не закончил свою историю о том трагическом периоде жизни нашей страны, от которого до сих пор у многих стынет кровь в венах и слёзы на глаза наворачиваются.

А потом вдруг дедушка заговорил со мной как со взрослой. Видно, мой неподдельный интерес в глазах вызвал у него желание поделиться далёким и сокровенным: «А ты знаешь, Софья, я ведь тоже там был… Хочешь – расскажу?»

Деда не любил говорить. Он любил слушать. Тишину слушать, как мне тогда казалось. Но в тот день он говорил. О том, что помнил, о том, что невозможно было забыть…

«Помню, как услышали сирены по всему городу. Сначала мало кто придал этому большого значения, а ведь зря. Спустя время узнали – беда. Беда пришла. Война… На фронт я сразу пошёл добровольцем, не сомневался – Родину надо защищать. Тем более, парень я молодой был, даже если бы и постарше был, всё равно, ни минуты не думая, на фронт бы отправился. Стал я связистом, служил так, как по телевизору только что говорили, верой и правдой. И под бомбами, бывало, ползу, и под пули кинусь, в общем, готов был рисковать, за жизнь свою не держался. Тогда каждый из нас готов был её за Родину отдать, мечтал умереть как герой.

Так и провёл я все военные годы на поле боя. А весной 45-го дошла наша часть до города Бреслау. Сейчас-то он именуется Вроцлавом и находится уже не в Германии, а в Польше. Помню, ходили мы по пустым домам, жители ушли, как только советские войска начали штурмовать город. Тогда нам строго-настрого наказали: «Ничего не есть и не пить в домах у немцев, потому что еда может быть отравлена». Мы с товарищами долго терпели, но в какой-то момент не прислушались к совету. Да и как было удержаться, когда перед тобой трехлитровая банка киселя. Воспоминания о доме нахлынули, и стало то питьё для нас райским наслаждением, прям из банки и выпили. Обошлось, только мы долго с ребятами этот случай вспоминали, а если бы и впрямь банка та сюрпризом от немцев оказалась, а если бы траванулись, досталось бы нам тогда от командира, ох, досталось бы. Ведь лишились бы наши сразу нескольких связистов перед самым наступлением. Вот ведь как бывает: ни разу нарушить что-либо даже и в мыслях не было, но тогда так дом почувствовать захотелось… Да что говорить…»

Дедушка замолчал и начал тереть глаза. А я, как сейчас помню, подскочила, обняла его и стала крепко прижимать к себе. И так мне жалко его было, что я тоже расплакалась. Мы тогда долго с ним в обнимку просидели, а я его переживания, видно, настолько в те минуты прочувствовала, что и сейчас, когда вспоминаю тот момент, сердце щемит и слёзы катятся.

Я тогда много чего запомнила из рассказа дедушки. И как они по полупустому городу ходили, и как иногда встречали мирных жителей, которые пытались расспрашивать их, когда война закончится.

«Знаешь, Соня, что я тогда понял, – продолжал дедушка, – что они так же, как и мы, не хотели этой войны, у них тоже война забрала сыновей, у которых тоже дома остались дети. И вот тогда, веришь, как бы ужасно это не звучало, многим из нас действительно стало жалко немцев, тоже ведь люди и тоже страдают. Да, время такое было, тяжёлое время было, но все хотели мира, дома и тишины.

А вот этот бой и сейчас перед глазами стоит, – помолчав, заговорил деда. – Бой за крепость Бреслау. Бегу с катушкой по полю. Вдруг взрыв. Граната. Чувствую резкую боль в ноге. В себя прихожу уже в окопе. Товарищи оттащили, не бросили. Спрашиваю, что со мной. Отвечают: ранило. Понимаю, что встать не могу, посмотрел на ногу и вижу, что в ноге моей глубоко засел осколок от гранаты. Бойцы твердят, что медсестру нужно разыскать, а я сквозь боль, еле связывая слова в предложения, гордо так им бросаю: «Не надо медсестру, не до этого сейчас, как я буду матери в глаза смотреть, когда объяснять ей буду, почему вас тут бросил, когда живой был и две ноги имел». Вот так с осколком в ноге, забыв про боль, ползал я с катушкой с одного холма на другой, борясь за собственную жизнь и приближая День Победы.

Очнулся я уже в лечебнице. Врач сказал, что ногу нужно ампутировать, а то могу умереть. Страшно было, на поле боя так страшно не было, там не думал о себе, а здесь задумался и отказался. Сказал, что умру, но ногу не отдам. Не знаю, то ли чудо произошло, то ли ещё что, но нога моя, как видишь, зажила, остались лишь вмятина и шрам как напоминание о том, что мне пережить пришлось тогда. А с годами так вообще стало казаться, что мне исцеление это послано было за то, что не бросил я тогда товарищей своих, до последних сил на поле боя оставался. А что, может, без моей-то катушки и не было Победы этой. Вот ведь как думать надо: только в единстве врага и можно победить, как говорится, всем миром. Ты помни об этом, внученька. И детям своим передай, чтоб не забывали об этом.

Вскоре наши завоевали Бреслау, и после этого война была официально закончена. А вот когда нам объявили про это, мы ещё долго друг другу вопросы задавали: «Неужели это конец? Да неужели они пришли, эти мирные дни, да неужели жизнь снова будет как раньше?» А до Берлина я всё же дошёл, правда, уже после окончания войны. Пробыли мы там день или два, уже и не вспомню, но именно оттуда начался мой путь домой, на родину. За которую много лет был готов жизнь свою отдать».

Прадедушка замолчал. Молчала и я, переживая услышанное: теперь рядом со мной сидел не просто деда Вася, рядом со мной сидел настоящий герой. Я еще долго не уходила, всё прижимала, обнимала его, наверное, хотела с его теплом забрать в свою память всё, что довелось услышать. И видно, так велико было моё желание, что это случилось. Эти воспоминания живут в нашей семье и по сей день, благодаря мне живут, наследнице дедовой победы.

Деда Васи уже нет с нами, но я всегда помню о нём, про его подвиг и отвагу, про жизнь его, жизнь настоящего мужчины, героя с безграничной силой воли. Правда, когда мы ему говорили про это и о том, что он подвиг совершил, он не соглашался с нами, твердил, что это был его долг перед Родиной, и не мог он поступить иначе, как и те, кто тогда, в то тяжёлое для нашей страны время, был рядом с ним на поле боя.

Я повзрослела и всё чаще поднимаю глаза туда, где пролетают птицы, всё чаще с благодарностью думаю о тех, кто отвоевал мирное небо над нашими головами, дал возможность сегодня не прятаться от снарядов, не бежать, услышав вой сирен, а спокойно передвигаться по любимому городу и гордиться своим народом. Всё чаще думаю о тех, кто завещал помнить о великом русском единстве, приумножать силу его и передать наказ этот детям, внукам и правнукам, как передал его мне мой прадедушка.

Мой дорогой деда Вася, Бондарчук Василий Фёдорович, благодаря которому я могу без страха жить в настоящем, уверенно смотреть в будущее.

И каждый день слушать тишину.