Ночь. За окном зажглись маленькие звездочки. На улице шумно дышит собака. Я лежу на краю своей кровати и уже 10 минут не могу уснуть. Во сне мне приснилось, как фашисты взяли Москву и закатили пир… После пробуждения во мне все закипело от гнева, и я вспомнил бравых солдат, храбро идущих в атаку и заслоняющих собой амбразуру. Я не мог понять: почему я жив? Почему погиб он, вчерашний солдат-весельчак, а не я? Чем я лучше тех солдат, которые умерли на моих глазах от шальных пуль? Я, конечно, понимаю, что они пехота, а я летчик. Но почему меня еще не сбили, а моих товарищей по небу я нередко видел летящими к земле с огненным хвостом? Десять минут я пытался ответить на все эти вопросы, но не мог, потому что я не видел ощутимого различия между мной и ними. И тут я решил, что обязан внести свой посильный вклад, что надо попробовать что-то сделать так, чтобы мои товарищи перестали гибнуть, а фашисты в страхе начали поворачивать назад от наших бойцов. Мысли о нашей стратегии ведения боя и о том, как ее можно было бы улучшить, крутились в голове, и я стал вместилищем их. Ближайший блокнот с ручкой были в 20 метрах с препятствиями в виде коек со спящими офицерами. В порыве эмоций я преодолел это расстояние за 10 секунд, при этом не разбудив ни одного человека. Вернувшись на койку, я зажег свечку и начал лихорадочно зарисовывать тактику моего первого боя. За ним последовал второй. После него третий. Когда же я подобрался ко вчерашнему бою, блокнот был исписан наполовину, и это при том, что он до того как я начал писать, был чист и состоял из ста листов. На всю работу ушло 30 минут. После этого пошел тщательный анализ и проработка ошибок. Это затребовало гораздо больше времени, чем 30 минут, но в порыве это время прошло как 2 минуты. Новая стратегия так и крутилась в голове, оставалось только правильно ее оформить и изложить на бумаге. Обычно, как только я к ней приближался, она от меня ускользала. Но сегодня, как ни странно, это меня не сбивало с пути, а, наоборот, подзадоривало, и я с тройным усердием принимался заново просматривать все недочеты. Кто-то, взглянув на меня со стороны, мог бы подумать, что я замышляю диверсию или сошел с ума. Ночью, в полумраке, при свете свечи, по блокноту летает ручка, еле задевая бумагу, а за ней пристально следят покрасневшие от напряжения глаза. В конце концов, я составил 5 новых стратегий, основанных на ошибках старых стратегий. И по окончании такого великого дела, все еще обуреваемый жаждой действия, оделся и быстро зашагал в сторону командного пункта. Когда я подошел к посту, передо мной возникли двое постовых грозной наружности, и один из них грозно рыкнул в мою сторону: «Стой! Кто идет?» Все внутри меня кричало и рвалось наружу, но я все же, помня о субординации, остановился и представился. Постовые опешили от моего столь позднего визита, но ничего не сказали и пропустили к командному пункту. В доме я быстро нашел того, кто мне был нужен, и объяснил суть своего прихода. У нас состоялся недвусмысленный разговор, означавший, что я не могу указывать ему и кому бы то ни было на то, что наша стратегия несовершенна, и я, как истинный патриот, должен гордиться существующей системой ведения боя. После этой ночи прошло еще немало боев, тщательно записанных в мою новую книжку стратегий, после которых я получил согласие на использование моих стратегий. Когда на Кубани мы испытали их, враг был с огромным преимуществом повержен, и хваленным немецким асам пришлось отступить. Но это не стало поводом для зазнайства: я просто продолжил спасать людей от гибели, и сам всегда был готов пожертвовать собой ради спасения чужих жизней.