В начале xx века Новониколаевск  очень страдал от различного вида эпидемий. В городе было мало медицинских учреждений, не хватало и специалистов, которые бы смогли заняться врачебной деятельностью. Эпидемии и  алкоголь уносили тысячи жизней. Но это еще не вся «свита» того времени.

Вот слова из местной газеты: «Так жить нельзя. Убийства, грабежи, пожары, поджоги – и все это ежедневно, так сказать, хронически свирепствует над Новониколаевском. И страх обывателя за свою жизнь и целость имущества стал также хроническим его недугом. Каждую ночь от зари до зари слышится револьверная канонада и порой жужжание и свист пуль».

Из статьи «Развитие города Новосибирска. 1909-1914 г: «Застройка города велась, в основном, деревянными одноэтажными домами, стоимостью в пределах ста рублей. Только 2500 домов были каменными. Город, преимущественно, деревянный. Новониколаевск часто страдал от пожаров. Особенно сильно пострадал город от пожара, который произошел 11 мая 1909 г. Газета «Томские губернские ведомости» так описывал это событие:

«В 2 часа на Каинской улице, во дворе Гнусина, от плохой топки загорелась маленькая избенка. Пожар быстро перебросился на стоящий рядом сеновал, набитый сеном, и он вспыхнул. Потом пламя перебросилось на соседний склад сельскохозяйственных орудий Кислякова и Трифонова. Начали загораться одно за другим деревянные здания. Ветер разносил головни. Горело сразу в двадцати местах». Пожар длился несколько суток. Было уничтожено огнем 794 дома, без крова остались 6 тысяч человек. Общий убыток от пожара более 5 млн. рублей. Пожарище посетил томский губернатор Н.Л. Гондатти».

I

На улице начался пожар. Загорелся ветхий домишко, в котором жила вдова чиновника городской управы с двумя детьми. Ее крик, кажется, слышал весь город:

– Пустите! Как вы можете меня не пустить, – задыхалась безнадежная мать. – Там мои дети… моя дочь и сын. Пустите, вам это безразлично, вы не можете ничего чувствовать, вы не понимаете. Там мое жилье.

Мужчина в форме, удерживая ее, холодно и без сочувствия сказал:

– Ну, послушайте! Слушайте, что вам говорят. Там только трупы. Дом уже догорает. Смотрите: дом обвалился. Прошу, уйдите, женщина.

Из последних сил женщина рванулась в сторону от полицейского, оттолкнув его. Но ни ее смертельное желание попасть к детям, ни ее порыв не победили  физической усталости, охватившей женщину. Усталость изнутри губила ее, не давая права, казалось, ни на один глоток живого воздуха.

Женщина упала в весеннюю грязь. Лицо полицейского было неизменным. Он подошел к ней медленным шагом, еле вытаскивая сапоги.

– Хватит, хватит… – шептала она. – Хватит.

– Ваш дом загорелся первым. – Он не смотрел на женщину, лишь изредка взглядывал на ее измученный лик и отводил глаза. Его светло-серые спокойные глаза смотрели в сторону дальних домов, где странный житель выбивал стекла окон первого этажа одного из жилых домов. – Основание, сами знаете, у таких худых домов не каменное. Дерево слишком быстро воспламеняется.

Его взгляд начал уже мученически следить за происходящим на улице, особенно в доме напротив. К неизвестному разбойнику присоединились еще пара людей. Все это были уличные доходяги.

– Говорите, хватит? Чего хватит: жечь, грабить, убивать? Мы ж не решаем. Я сам рад бы был покончить с этим, – продолжал полицейский, в глазах которого было уже больше сочувствия, нежели безразличия, его лицо стало живым, когда пришла к нему запоздалая мысль, что и он, и эта женщина, и даже уличные бродяги и хулиганы погибают в замкнутом круге, который объединил их всех. – У всех сейчас горе. Мы сейчас все похожи.

– У меня нет дочери и сына, я их лишилась, – голос женщины, сидящей на земле, звучал глухо. – Если бы у вас были дети, вы бы не были таким и смотрели бы на все по-другому. – Женщина опять перешла на крик. – Вам бы пришлось искать какие-то деньги, чтобы прокормить детей и думать, думать, как жить завтра. А теперь и кормить некого…

Крик перешел в вой, дикий, звериный, отчаянный. Наконец, она затихла, обессиленная, и, подобрав из грязи упавший с головы ветхий платок, начала подниматься. Не спеша, цепляясь за высохшую ветку куста. Кругом полыхали пожары, были слышны крики, но женщина, будто ничего не слыша и не видя, продолжала:

– Я пошла за едой. А меня, знаете, господин полицейский, ограбили. Мои деньги теперь в руках чужих. Вот и все. Я не успела вернуться домой, и дети вынуждены были сами топить печь – им было холодно. А меня ограбили.

После минутного молчания женщина проговорила, безнадежно смотря на человека в форме:

– Может, они не хотели.

Эту фразу сказала женщина, только что потерявшая своих детей. Та, которая, возможно, больше никогда не будет иметь собственной крыши над головой, та, которая еще не скоро узнает, что такое улыбка. И этого могло бы не быть, если бы не злые люди, которых она никогда не знала и не узнает. Она просто устала, и у нее не было сил мстить кому-то и добиваться справедливости. Легче было простить.

– Может, они тоже потеряли все самое дорогое.

Глаза женщины, еще молодой, но, как показалось полицейскому, давно угасшей и постаревшей, смотрели на него просто. В них была смертельная усталость и не было ни искорки, которая бы смогла теперь разжечь в них хоть маленький костерок жизни, но и сумасшествия не было. Была простота, которую, может, постигает тот, кто потерял все.

II

То происшествие на позабытой уже давно сгоревшей улице быстро облетело город и добавилось в многотысячный список всех происшествий за месяц, на котором черными буквами была обозначена дата страшного пожара 11 мая 1909 года. А может, такого списка не было вообще. Но каким-то образом у жителей, понявших, что начало века – не простое время, оно, как и все, относящееся к переходу от одной эпохи к другой, войдет в строгие рамки истории, все собиралось в одно целое.