Это произошло со мной ровно месяц назад. Я долго сомневался, стоит ли вообще кому-либо об этом рассказывать. Произошедшее было настолько необычным, что поверить в это просто невозможно. С другой стороны, хранить всё в себе не было никаких сил, и я решил обо всём написать.

Итак, по порядку. Я обыкновенный четырнадцатилетний мальчишка, и зовут меня Лаптев Михаил. Я не паинька и не хулиган, не отличник и не двоечник. Я самый обыкновенный тырганский пацан, каких в нашей школе № 6 много. Почему выбор пал именно на меня? Я не знаю.

Восьмое февраля две тысячи четырнадцатого года. Наш класс дежурный по школе. Девочки прибирались в классах, а мы очищали от снега школьное крыльцо. У меня неожиданно сломался черенок от лопаты, и я решил сбегать в школьные мастерские, чтобы попросить там нашего учителя по трудам Вячеслава Владимировича помочь в починке инструмента. Без ложной скромности скажу, что парень я шустрый и бегаю здорово, но тут даже сам удивился с какой скоростью я помчался к цели. Запнувшись о ступеньку, я со всего маху растянулся на крыльце. Было совсем не больно, ведь я занимаюсь борьбой самбо и падал тысячу раз.

Я поднялся, отряхнулся и хотел было войти в школу, но от удивления замер. Ничего не понимаю. Вроде школа как школа, но что-то не так. Что? Вместо пластиковых окон стояли опять деревянные рамы, на входе вместо привычной вывески написано «Эвакогоспиталь № 12/50». На стене висит старый похожий на ведро репродуктор. Такие я видел только в фильмах про войну. Из репродуктора звучит леденящий душу голос: «От советского информбюро. Сегодня 8 февраля 1942 года наши войска после ожесточённых боёв...»

Наверное, мы готовимся к «Зарнице» и я что-то пропустил. Другого объяснения происходящему у меня не было. Спокойно! Сейчас я пойду к нашему классному руководителю Яне Владимировне и всё выясню. Почему я, командир отряда, узнаю обо всём в последнюю очередь? Во мне даже стало возникать чувство обиды, но оно сразу улетучилось, как только я вошёл в школу.

По коридорам ходили люди в военной форме, в белых халатах, в больничных пижамах. Мимо меня санитары пронесли носилки с раненым. Все куда-то передвигались, спешили, что-то говорили. На меня никто не обращал внимания. Я подошёл к учительской. На дверях висела табличка «Военврач 3-его ранга Раевский Ефим Иванович». Сомнений не осталось. Я каким-то невероятным образом попал в 1942-ой год. Я, уже ни на что не надеясь, ущипнул себя, но это был не сон.

– Ты кого-то ищешь, мальчик? – спросил меня человек в военной форме с повязкой «Комендант» на рукаве.

– Да вот, лопата сломалась, – пробормотал я. Комендант открыл дверь в подсобку и выдал мне новый инструмент.

– Странный ты какой-то, растерянный и одет не по-нашему. Эвакуированный что ли?

– Да, издалека я, товарищ комендант, – не зная, как объяснить происходящее, почти не соврал я. Ведь получается, что я и правда как бы эвакуирован из двухтысячных в сороковые.

– Понятно. Ну иди. Там на крыльце твои заждались тебя, наверное. Вы там поторопитесь, хлопцы, а то скоро эшелон приедет, работы много будет, – сказал комендант и поспешил по своим делам.

Я вышел на крыльцо. Тимуровцы откидывали снег, очищали дорожки и подъезд к госпиталю. Это были такие же, как я, мальчишки, но только какие-то худенькие, усталые, в потёртой и нескладно сидящей одежде.

– Новенький? Чего прохлаждаешься? Давай быстрее! Скоро раненых привезут, – крикнул, видимо, старший из ребят.

Я послушно включился в работу. После расчистки снега мы носили в прачечную воду. В прачечной девочки из нашего отряда стирали в большой чугунной ванне использованные бинты, потом сушили их большим дымящимся утюгом и скатывали чистые бинты в рулоны. На стене висел плакат «Всё для фронта! Всё для победы!».

Не успели передохнуть, как в котельную привезли уголь, и мы помогали кочегарам сгружать его. Затем нас с сопровождающим отправили на продовольственную базу получать хлеб для госпиталя. Для этого выдали огромные сани с деревянным коробом. Двое из нас взялись за лямки спереди саней, а двое толкали сзади.

Я не узнал улицу Шишкина. Вместо привычных моему глазу домов стояли бараки, на которых были прибиты дощечки с надписью «ул. Кадровая». Машин на дороге не было. Встретилась лишь «полуторка» с фанерной кабиной, да процокала запряженная в сани лошадка. В районе улицы Советов стояло двухэтажное здание. Здесь выдавали хлеб. Мы увидели большую очередь в основном из женщин и стариков.

– Почему так много людей? – спросил я у своих.

– Продуктовые карточки начали отоваривать за февраль, – объяснил мне сопровождающий.

Нас пропустили без очереди, так как мы получали хлеб для раненых. Хлеб ржаной, замёрзший, похожий на чёрные кирпичи. Аккуратно сложив буханки в короб, наша ватага двинулась в обратную дорогу. В госпитале мы сдали хлеб на пищеблок.

Повариха тётя Полина попросила позвать наших девочек из прачечной и усадила всю нашу бригаду на скамейку у дощатого стола. Пересчитав нас, она ушла за дверь со странной надписью «Хлеборезка». Через несколько минут тётя Поля вернулась, неся в руках фанерный разнос, на котором лежало двенадцать одинаковых ломтиков хлеба. Мы разобрали драгоценные кусочки. Ребята одну половину порции скушали, а вторую аккуратно положили в карманы. Я сделал так же.

Потом мы дали концерт для раненых и персонала. Мальчишки делали гимнастические этюды, девочки танцевали. Подыгрывал нам на баяне танкист со страшными ожогами на лице и совершенно слепой.

– Эй, эвакуированный! А ты что-нибудь можешь? – спросили меня ребята.

– Я песню хорошую знаю про победу, – подумав, ответил я.

– День Победы, как он был от нас далёк, – запел я робко.

Дальше голос окреп. Со второго куплета музыку подхватил баянист и песня полилась.

– Этот День Победы порохом пропах! Это праздник со слезами на глазах! – старался я изо всех сил.

Когда я закончил петь, стояла такая тишина, что было слышно, как потрескивают дрова в титане и из крана, словно плача, капает вода. Где-то через минуту все стали громко аплодировать и обнимать меня.

– Ну, уважил, парень! Молодец, хлопец! Наша песня! – неслось со всех сторон.

Ко мне подошёл один из раненых. На вид ему было лет двадцать. Он немного прихрамывал и опирался на костыль. Одет он был не в больничную пижаму, а в гимнастёрку. На груди у него сверкала медаль «За отвагу». У меня было такое чувство, что я его давно знаю и где-то видел. Я даже растерялся.

– Спасибо тебе, братишка. Хорошо ты это про победу спел, – сказал он, улыбнувшись, и протянул мне кусочек комкового сахара.

Наша дружная команда зашагала на выход. Я всё думал об этом солдате и не мог вспомнить, где я всё-таки его видел. Честно говоря, я очень устал за этот день. Мы вышли на крыльцо, и я присел на стоящий у стены ящик. Я на секунду закрыл глаза. Вспомнил! Я видел его на фотографии в семейном альбоме! Ведь это же мой прадед! Боже мой! Я рванулся, чтобы бежать к нему, но, открыв глаза, увидел своих одноклассников.

– Тимуровцы где? Раненые где? Госпиталь закрыли? – осыпал я друзей вопросами.

– Да, крепко ты, Миха, припечатался. С тобой всё в порядке? – забеспокоились ребята, – Может в медпункт?

– Нет. Пойду домой, пожалуй, – ответил я, немного приходя в себя.

Дома я вполне успокоился. Ничего не болело. Я чувствовал себя хорошо. Надо позвонить маме, но где же телефон? Я сунул руку в карман куртки и вынул из него... ломтик ржаного хлеба и кусочек сахара.