В кабинете технологии в самом дальнем углу полки одиноко стоял старый, никому не нужный чайник.
Раньше у него тоже была семья – изящный чайный сервиз. Чайник был папой, главой своей душевной семьи. Чашки – его дочками, которым он отдавал свою доброту и жизненный опыт. Жена его очень красивая и изящная тарелка, всегда поддерживала своего горячо любимого мужа. Первым родился он, чайник с вишенками на боку. Затем – его жена – тарелочка, а после и дочки поспели – чашки.
Проснувшись утром, я подошла к окну, отодвинула штору и замерла от удивления. Как за окном все преобразилось! Всё было белым-бело. Всё в снегу: двор, скамейки, деревья и кустарники. Нигде не увидишь острых углов и колючих вершин.
Мы долго думали, что подарить деду ко дню рождения. Ему исполнялось шестьдесят лет. Нам хотелось, чтобы подарок радовал его, делал его жизнь счастливее. И мы подарили деду щенка породы золотистый ретривер. Несмотря на то, что ему было всего три месяца от роду, он был довольно рослый, очень веселый и жизнерадостный. Шерсть его была белой и густой, а глаза и нос – черными и блестящими. Он сразу стал нашим любимцем и сам полюбил нам. Мы назвали его Бриз.
Родителей своих Феликс не помнил. Мать он никогда и не видел, но почему-то всегда представлял её цыганкою. Порой она даже снилась ему. Смуглая пышногрудая бестия, пляшущая вокруг костра со смоляными вьющимися, как морская волна, волосами и тонким, как у цыганской скрипки, смехом. Отца своего Феликс тоже почему-то не мог вспомнить, хотя прожил с ним до девяти лет. Отец его был одним из мелких собственников, человеком с худым лицом и больными почками. Когда Манровин начал свою программу по упразднению мелких лавочников, отец Феликса стал одним из первых, сошедших с рельс деляг, которым больше нечего было делать.
Бахнула дверь. Я бросил ей вату, и она наскоро загерметизировала дверь, пока я заклеивал окна. Когда щелей больше не осталось, мы сняли противогазы. Она шумно вздохнула, закрыв глаза. Какая это редкость – кислород.
– Знаешь, – её глаза на закопченном от пыли лице казались солнцем за клубами дыма, – я устала.
