Нас с ним война свела. Тихий и неприметный. Его-то в дозор и отправлять. Если что произойдёт, может ногу перевязать иль до лазарета довести. Вполне приятный человек, да вот только одной фразой отмахивался от проблем, мол: «Господь нас уважает, и всё само разрешится». Хотя в долгую жизнь он не особо верит. Как заведешь с ним разговор о будущем, так готовься услышать: «Не доживу».

Сам порядочный, лишнего не скажет, но порой слова из него чуть ли не клещами вытягивать надо.

С этим пареньком мы частенько пересекаемся, он себе под нос бурчит, напевает, в книжонке своей что-то пишет. А мне бы в бой! Показать, чего только стоит на Родину нашу нападать!

Сидели мы с ним раз в окопе, знать не знал, что у него на уме. Разговорить бы, да только зачем? Я вздохнул и лишь спросил, сведя брови: «И куда нас только черти завели?» Он, конечно, не ответил. Перевёл на меня взгляд и опять далёкие ели глазами прожигает.

В казарме койки рядом, спать не даёт: всё вошкается, никак не уляжется. Я раньше бы и при шуме уснуть мог, но сейчас уже нет. А силы нужны в бою. Неужто без сил на колени свалимся перед врагами? Родину под удар поставим? – Ни за что. Уж умереть за дом свой несчастный я готов. Каждого, кто пожелает на семью мою пойти, голыми руками придушу. И я уверен, что так сделал бы любой.

Однажды мы думали, как же отпор дать, не сгинув на этой земле? Или же не ждать, первыми вступить в битву? Главные наши «стратеги» всё переговаривались меж собой: «С какой стороны заходить?», «Ночью, днём?», «А если ж разведка не вернётся?». В момент и вступил в дискуссию мой сосед: «Надо к ним «пленника» подослать. Когда отвлекутся – он в дело придёт».

В ответ сразу двое спросили, но ответ получил не каждый.

– А коль убьют пленника?

– Не убьют. Надобно, чтоб пленный им про наши планы врал. Только так, чтобы поверили…

Посмотрел один из мужчин строго, обдумал предложение и снова вопрос задал:

– Кто же в плен согласится отдаться? Ты ли, Влас?

– Могу! Я им зубы заговорю, бдительность падёт.

Нет, явно «стратегу» идея не нравилась. Но ведь вера противника в ложь сыграла бы нам на руку.

– На вражеский лагерь пойдём тогда, когда получим весточку, – мужчина глянул на Власа и увёл его.

Как бы это чем-то плохим не обернулось.

День прошёл непривычно. Всё не хватало щёлканья ручки и вечного мельтешения из стороны в сторону, но так было спокойней. Лишь бы ничего с этим пареньком не приключилось, и он смог бы нам обо всём сообщить.

Стемнело достаточно быстро, что не характерно для мая, и ночь уже готовила свои кошмары. Стоило мне провалиться в сон, я видел избитое тело, прикованное к стене цепями. На полу кровяные разводы. В последний момент он сплюнул кровь на пол, показывая, что жив. На этом всё и закончилось. Я проснулся. Дальше: такие же дни, такие же дела и занятия, поход в дозор. Это всё казалось слишком длинным, но, с другой стороны, проносилось за считанные секунды. Как ни странно, я стал высыпаться. К чему бы это?

*

Наконец нас собрали всех вместе, сообщая одновременно пугающую и приводящую в некий восторг новость. Влас передал разведке, что мы вступим в бой, как только алое солнце скроется во мраке. Оставалось только ждать и готовиться. Меня в последний раз отослали проверить, точно ли нас ждут не сегодня?  – Точно.

Солнце обещает скоро садиться, наш лагерь во всю готовится к нападению, а в голову мою ненужные мысли лезут: «А если Влас – предатель?» Сам молчаливый, послушный, внимание на мелкие детали обращает, записывает постоянно что-то. Планов нет, разве что «не дожить». Вот вызвался «в плен», будучи уверенным, что не умрёт. А вдруг там уже знают, что мы идём, и только вид подают? Вдруг опередят? Но тогда зачем нам сказал готовиться? Нет, бредовая всё-таки идея. Да и записи его... не взял Влас их. Подождите, не взял?

Не знаю зачем, но я принялся искать тетрадь. Много времени на это не ушло. Она у меня в руках. Нет, это неправильно. Я думал, что не открою, что буду только сверлить её взглядом, но, конечно, это было не так. В тетрадке были короткие стишки о лесах и полях. О войне. Также были записи про себя, про все эти дни, про бесов, которые завели нас сюда. И на последней дата стоит: «16.04» – наш дозор. Всё это как обыкновенный «дневник». Последующие страницы пусты.

Больше ничего написано не было. Больше нам не вернуться сюда. Мы выходим в поле.

Небольшими группами идём к вражескому лагерю. Кто-то уже убежал вперёд, кто-то готов отстреливаться издалека. Некоторые из наших заняли окопы или готовят взрывчатку. Но так сразу нападать нельзя! Там... Влас! Я пихнул одного из своих товарищей в бок.

– А как мы Власа освободим? Не оставить же его там?

– Хм-м, вопрос хороший, – он чуть призадумался и скоро ответил. – Пошлём за ним кого-то. Да только кого?

Нет, это было слишком опасно. Молчи, молчи!

– Ну, я могу? – это было скорее утверждение. Утверждение, о котором я вряд ли смогу пожалеть.

Получив неуверенный взгляд и кивок, я отдалился от своей группы и тихо зашагал в сторону небольшого деревянного сарая. Приоткрыл скрипучую дверь, вижу: паренёк в колодке. Подошёл к нему ближе, начал осматривать. Он головой чуть дёрнул и прошептал что-то. Живой и в сознании. Думаю: как же освободить беднягу? Только коснулся его затёкшей руки – тот вздрогнул. Что делать? Пока разбирался, выстрелы послышались. Влас, вздёрнув голову, прошипел что-то и опять её уронил.

«Нечего уже терять, знают все, что тут мы!»

Я ударил по дереву, ещё раз. Ничего. Ну, конечно. И на что я надеялся? Взял с пояса нож, – сам не пойму зачем, – посмотрел в глаза Власу и... не успел.

Совсем рядом прогремел взрыв. Я... я не вижу ничего, кроме яркого света, медленно затухающего под моими веками. В ушах стоит оглушающий звон, доносятся мертвые крики. Выстрелы, выстрелы, выстрелы. Голова кипит, будто к ней приливает вся моя кровь. Я не умру. Я не хочу. Я должен защищать себя, своих товарищей, свой дом, а не гнить здесь. Всё кружится, плывёт, я чувствую, как глаза наполняются слезами, а может, и кровью. Я больше ничего не чувствую и не думаю. Я больше ничего не хочу и никому ничего не должен. Я больше...

*

Я помню лишь дверной проём и белые стены медсанчасти. Это... ужасно больно. Голоса не разобрать, звон всё ещё занимает всё моё внимание. Грудь жжёт, по рукам и ногам стелется холод. Вижу я слабо. Передо мной размытое пятно. Или человек? Если я услышу хоть слово, из моих ушей пойдёт кровь, клянусь. Не могу поверить, что дышу. Во мне нет сил. Коль усну, могу не проснуться. Но кто остановит?

В себя пришёл через час? Через день? Сам не пойму. В горле сухо. Могу лишь повернуть голову: он опять рядом, только... он мёртв. Я его не спас. Я не смог. Закрыв глаза, шумно вздохнул – я этого не слышу. Попытался что-либо сказать – тщетно. Да, я виню себя за всё, что мог сделать и при этом не сделал. Однако он был прав. Я что-то понял и, наверное, не до конца, но не мог уже ни спросить, ни получить ответа. А он ведь не врал. Господь и впрямь нас уважает.