Я брёл по длинным улицам советского города, словно сквозь руины забытого мира. Меня окружали измученные бомбами дома. Их обгорелые полуразрушенные стены, покрытые толстым слоем копоти, зияли мрачной чернотой. Изуродованные пожарами здания неуютно возвышались надо мной высокой изнеможённой крепостью, навевая на душу нотки уныния. В воздухе витал уже чуть осевший запах гари, всё ещё давящий на разум. Практически каждый мой шаг сопровождался хрустом вылетевших из оконных рам стёкол, под ногами оседал потревоженный пепел. Я оглядывал окружающее меня пространство, считая обломки предметов быта. Моему взору попадались не только чудом сохранившиеся части мебели, но и искорёженные игрушки, обгоревшие фотографии, покинувшие свои разбитые рамки, почерневшие книги. Я вздрогнул, заметив подле очередной стены маленькое детское тельце. Уже нельзя было понять, кто это был — девочка или мальчик. Я почувствовал, как волосы встают на затылке. Мне пришлось сглотнуть тяжёлый ком в горле и свернуть в ближайший закоулок, чтобы внезапное ощущение ужаса потихоньку улеглось.

Мой разум упустил тот момент, когда я случайно забрёл в один из домов. Сейчас, оглядывая его, я подметил, что он выглядит немного целее, нежели другие здания, которые встречались мне по пути сюда. Это дало мне понять, что я успел отдалиться от эпицентра взрыва, образованного бомбами моих солдат. Мне захотелось осмотреться внутри, поэтому я не спешил покидать чьё-то бывшее место жительства. Моё тело ступило вглубь несчастного дома. Подо мной с грубым треском разломился крупный осколок разбитой фарфоровой вазы, и я сделал шаг в сторону, дабы не наступать на другие части этого некогда красивого предмета.

 Вокруг меня высились испорченные стены. Я смог разглядеть тонкий цветочный узор, тянущийся всё дальше и дальше по прихожей. Пройдя мимо полуразгромленного шкафа, я свернул в небольшую комнату. Моему взору предстала крохотная кухонька. Стены её когда-то, быть может, окрашенные в жизнерадостный светло-розовый цвет, сейчас уже потемнели, покрылись уродливыми трещинами, а местами и вовсе сверкали рваными дырами, представляя зрителю вид на соседние комнаты. Окинув взглядом угрожающе просевший вниз потолок, я рискнул пройти внутрь. Опасливо ступая по чудом уцелевшему деревянному полу, усеянному пеплом, осколками стекла и битой посуды, я прошёл мимо покосившейся раковины, разбитого кухонного гарнитура и остановился перед стоящим в углу маленьким потрёпанным столом. Всё моё внимание теперь было обращено именно на него и на то, что стояло на его поверхности. У самой стены возвышалась кривоватая вазочка, явно сделанная не руками профессионала, а, возможно, ручками ребёнка. Узоры, бегущие вдоль всей поверхности, были испещрены тонкими трещинами, из которых потихоньку вытекали остатки воды прямо на пожелтевшую скатерть, а букет из полевых цветов вяло склонился в печальном поклоне, будто скорбя о произошедшем. Возле вазы стоял симпатичный, почти полностью сохранившийся чайный сервиз. В сторонке скромно расположился чайничек с отломленным носиком, а по краям стола стояли чашки. Все они были разбиты, кроме одной, что стояла полностью целёхонькая, с едва заметной трещиной в самом верху. Оглядев композицию ещё раз, я вдруг понял, что буквально перед самой чередой всепоглощающих взрывов в этом доме собиралась обедать самая обычная семья, переживающая за отца и мужа, который сейчас, возможно в этот самый момент, находился в самом центре военных событий.

Я вздрогнул, когда череду моих мыслей прервал внезапный звук, раздавшийся из другой комнаты. Это звучало расстроенное фортепиано. Неужели кто-то остался в живых? Здесь, в этом уничтоженном, покрытым копотью городе? Тихий ужас вновь прокрался в закоулки моего сознания, но в этот раз я решил не прятаться, а встать перед тем, что меня так пугало. Моё тело быстро оказалось там, откуда звучала несчастная русская мелодия. Я совсем не знал её слов да и, пожалуй, не хотел их знать, ведь был уверен, что познав смысл песни, прогнусь под влиянием врагов моего государя.

В комнате стоял музыкальный инструмент, а возле него одиноко сидела спиной ко мне женская фигура в окровавленном платье. Голова дамы покоилась на фортепиано, а левая рука неторопливо и как-то судорожно перебирала длинными пальцами клавиши. Мелодия эхом отбивалась от разрушенных стен. Как только я ступил в комнату, музыка постепенно стихла.

— Подойди, — хриплый, булькающий голос позвал меня на плохом немецком.

Я медленно подошёл, протянув свою руку к огнестрельному оружию, готовый в любой момент поднять его и спустить курок.

— Посмотри в мои глаза, солдат, — женщина слабо приподняла голову и попыталась развернуться ко мне.

Я сфокусировал внимание на её лице и ужаснулся. Кожа была донельзя изуродована пламенем, почернела и покрылась коркой засохшей крови. Голубые глаза смотрели прямиком в мою душу. Взгляд женщины был печальным. Она будто вопрошала своими глазами: «Это правда то, к чему нужно стремиться? Погляди на меня, я так ужасна, и мне крайне больно. Разве простой народ заслужил подобное? Что вы делаете? Зачем?» Она раскрыла рот, издав тихий хрип. К тому времени я уже направил на неё дуло пистолета, всеми силами стараясь думать о том, что я должен закончить жизнь этого человека. Мои руки дрожали. Я не хотел этого делать, но я должен был.

— Посмотри теперь на них, как они сидят. Я играла ради них, чтобы их души спокойно могли заснуть.

 Голос медленно ослабевал. Женщина умирала прямо на моих глазах. Я отвёл взгляд в сторону, чтобы понять, о ком она говорила, и вмиг оцепенел. Передо мной на полу сидели две девочки. Глаза сфокусировались на деталях, которые я никак не мог пропустить — искажённые черты лица, неестественные положения тел, цвет кожи. Их образы вселялись в мою голову, оседая глубоко в памяти. Я будто видел самый отвратительный в моей жизни кошмар. Мне хотелось убежать, но мои ноги словно приросли к грязному полу гостиной. Две пары пустых глаз смотрели прямо на меня. Я чувствовал эту скорбь и отчаяние, я на собственной шкуре вдруг стал ощущать ту боль, которую они почувствовали, когда их дом стал рушиться прямо на них. Тошнота подступила к моему горлу, пока перед глазами проносились возможные сцены происходящих событий. Я представил, как семья садится за стол, но вдруг тишину прерывает оглушающий звук. Как мать хватает дочерей за руки и пытается увести их в безопасный уголок дома, но в этот же момент в самый край здания влетает смертонесущий снаряд и наносит непоправимые увечья не только месту жительства, но и людям внутри него. И вот сейчас они находились здесь, нелепо посаженные возле изуродованного дивана, перед фортепиано, за которым только что умерла чудом прожившая всё это время женщина. Я ощутил острое присутствие смерти. Мне было страшно. Я вспоминал взгляд погибшей, и в моей голове звучали её немые слова. Это я был виноват в их смерти. Я был тем чудовищем, из-за которого гибли невинные люди. Не мой народ, не мои соратники, а я. Именно я. Паника окутала весь разум, затуманивая здравые мысли. Я дрожал, как осиновый лист, и моё тело оседало на пол. Мир погружался во тьму.

***

Летом 1941-го года в одном из разгромленных домов некого советского города было найдено тело немецкого солдата. Оно лежало посреди большой комнаты, рядом с трупами русской женщины и двух девочек. На лице немца застыло выражение неистового ужаса, а у виска покоился пистолет.