Ох, уж эта тишина, которая преследует каждого военнослужащего в лесу. Раньше, до начала войны, будучи юнцом, я любил ее, любил находиться в ее объятиях, но сейчас... Сейчас начинаю ее бояться, словно огня. Хотя, нет. Даже огня так не боюсь, как тишины, ведь за ней может стоять враг, желающий крови соперника. Это ужасное чувство страха постоянно пожирает тебя все больше и больше. Оно никогда не отпускает, не позволяет расслабиться – целыми днями находишься как на иголках. Честно признать, уже не помню, когда чувствовал умиротворение и радовался тишине.

Из-за всех событий я не всегда успеваю узнавать даты, особенно когда нахожусь на военных действиях. Это странно, ведь тогда мне было необходимо знать точное время, год, месяц и число. Сейчас, как напоминание о мирной жизни, в кармане лежат сломанные железные часы, которые мне когда-то подарила невеста. На них разбито стекло, а стрелки встали. На сером блестящем корпусе появилось много вмятин и царапин, которые портят эту изящную по своей натуре вещь. А для меня самую дорогую, которая напоминает о довоенном времени, когда не было вечных взрывов, смертей и плохих новостей.

Помнится, когда я только учился, очень часто психовал из-за особенностей самолета – то не тот рычаг подниму, то не на ту кнопку нажму. Но, чем сложнее занятие, тем оно интереснее. Поэтому мне приходилось продолжать обучение. «Ишак»[1] хоть и вредный в управлении, но со временем эта машина становится самой любимой. Не скажу, что он удобен, ведь у него очень замудрённая система. Да и учиться на нем дольше, чем на другом самолете.  Но если овладеть им, то сможешь овладеть почти всеми.

Когда только сформировали нашу роту, я даже представить не мог, что стану их командующим. Все случилось летним утром, когда нас быстро посадили в самолеты и отправили в небо.

Все любили нашего главного – Аркадия Степановича, самого старшего и мудрого. Он был словно отец. Каждый раз, когда мы падали духом, этот чудесный человек находил верные слова, которые грели наши души, возвращая былой пыл, стремление к победе. Всегда шутил, даже когда мы сидели в экипаже самолета и были готовы к смерти. А когда не мог полететь на разведку, каждого перекрещивал, читая «Живые в помощи...».

Так вот, в то утро, когда мы только проснулись, не прошло и десяти минут, как к нам ворвался Аркадий Степанович и скомандовал немедленно готовиться к вылету. Все начали быстро собираться, поскольку в экстренной ситуации все строже, чем обычно. Переодевшись, мы быстро направились в ангар, где стояли самолеты. В момент, пока шли по коридорам и залам, сердце билось так быстро, словно хотело выпрыгнуть из груди, и было непонятно, то ли от страха, то ли от неизвестности, ведь нам ничего не объяснили, а лишь приказали подготовиться к вылету. Хоть мы и понимали, что к чему, мозг желал услышать эти ужасные слова: «Вы отправляетесь на передовую». Но их никто не произносил.

Нас всех выстроили для последующего инструктажа, ведь это наш третий вылет в боевой очаг. Аркадий Степанович, а рядом с ним подполковник и полковник. У них был тяжелый взгляд, брови нахмурены, челюсти сжаты, а на виске была видна набухшая вена. В воздухе чувствовалось напряжение. Неожиданно полковник очень громко начал объяснять ситуацию. Чем дольше он говорил, тем сильнее страх побеждал разум, не давая тому форы. Ладони начинали непроизвольно потеть, желая сжаться в кулаки, а взгляд не мог сконцентрироваться на чём-либо, чтобы хоть как-то успокоиться. Все понимали – необходимо держать голову холодной для качественного выполнения приказа. Потому некоторые старались не думать ни о чем, сконцентрировавшись на голосе вышепоставленного человека, кто-то думал о любимых, ну, а остальные молились. Помогли ли эти молитвы? Не всем.

В то утро, в то прекрасное теплое и невероятно красивое утро, произошел первый для нашей роты бой, а для кого-то последний.

Помню, как, сидя за штурвалом, мы пролетали над полями, где шли бои. В тот момент я думал лишь о своих товарищах и тех незнакомых парнях, которые воевали внизу, получая смертельные раны и умирая прямо на земле.

За штурвалом одного из самолетов сидел наш дорогой сердцу Аркадий Степанович. Мы слышали его через наушники, даже с плохой связью. В его голосе не были ни одной нотки страха и волнения. Оно и понятно, ему нельзя давать волю чувствам, ведь за ним идет рота еще не знавших жизни юнцов, которые боятся даже штурвал держать. Тогда мне не было понятно, как он держится? Как он может не бояться? Тогда было столько вопросов, но сейчас я знаю ответы на них, ведь встал на его место.

До того дня ни один не покинул роту, однако в этом бою погибла одна четвертая. Вместе с нашим «отцом».

Все произошло неожиданно. В небе, будто из ниоткуда, появилось несколько вражеских самолетов, начался обстрел. Страх стал окутывать: руки начинали потеть сильнее, чем было, сердце билось так, будто еще несколько ударов и остановится. Но я понимал, страх – мой же враг, я должен быть сильным, я должен бороться ради товарищей, ради Родины, ради всех тех, кто проживает эту войну за станками на заводах и с оружием в руках. Нас стали подбивать, часть самолетов упала, где-то даже взрываясь. И в одном из таких самолетов оказался Аркадий Степанович.

Его последними словами был приказ. Он не любил говорить про смерть перед заданиями и считал эту тему запретной, мол, начав говорить о смерти, мы сами ее на себя наводим. Потому всегда шутил, улыбался… За это его и любили.

Я четко помню момент падения его самолета: Аркадий Степанович вел обстрел врага, однако он не успел вовремя сманеврировать, потому по нему попали вражеские пули, самолет начал резко снижаться, медленно поглощаясь пламенем, и как только он столкнулся с землей, раздался грохот. Это был взрыв, который видели все. Свет от огня был таким ярким, что слепил. Именно в этот момент мне пришлось взять командование на себя. Стараясь быть как он, я приказывал, подбадривал, не показывая собственную горечь и слезы, ведь всем было тяжело.

 Его смерть отразилась на каждом выжившем человеке, который знал его. С того дня я стал размышлять над тем, почему мне отдали его место. Ведь странно, что я стал кем-то командовать, ведь во мне нет ни силы, ни воли, ни отваги, как, например, в Юрке Гаранине. Хотя, мне стоило понимать, на что иду, когда подписывал контракт в тысяча девятьсот тридцать восьмом году. Тогда мне только исполнилось восемнадцать. Я решил сначала отслужить в армии, а потом поступить Московский университет на физика, понимаю, это сложно для такого мальчишки, как я, ведь родился и вырос в Новосибирской области, в маленькой деревушке. Однако год службы многое изменил. И в тысяча девятьсот тридцать девятом году моим желанием стало поступление на военную кафедру.

Это решение далось мне нелегко, ведь я понимал, к чему это может привести, а матушка не дала бы добро на эту затею. Потому мне пришлось ей врать до того момента, пока не примут на кафедру, ведь письмо о моем поступлении бы все равно прислали в отчий дом.

Не знаю, насколько верное я принял решение и верно ли поступал, будучи юнцом, но сейчас, имея огромный опыт, могу сказать, что никогда не брошу свое дело. Мне пришлось потерять дорогих сердцу друзей и обидеть родных ради достижения целей. Потому всю ответственность за отряд, за бремя потерь я буду нести с высоко поднятой головой.