1

«Давай быстрее!» – послышалось снизу. Антон уже был на земле и хмурил брови и щурил большие синие глаза. Я волновался: всё-таки впервые покидаю стены сиротского дома. Оглянулся, все спят. Я полез вниз по самодельной верёвке и очутился на сырой земле под прохладной луной, порой согревавшей меня сильнее огненного шара. «Побежали, не стой! Или хочешь, чтобы нас поймали?» – схватив меня за руку, сказал мой товарищ. Вместе мы ловко перелезли через старый забор.

Снаружи дул приятный тёплый воздух, пахнущий чем-то таким вкусным и приятным. Его запах внушал счастье, как будто мы больше никогда не вернёмся назад. Вокруг стояли старые спящие домишки, лишь в нескольких горел свет, именно в такой домик мы держали курс. Совсем недалеко стоял белый небольшой дом с синей крышей и клумбами у входа. Там всегда была открыта дверь, потому что там жила Улла, самая милая и добрая на свете женщина с парой морщинок и нежными руками.

Мы зашли в дом. Первое, что мы почувствовали – сладкий запах свежей выпечки. Нам навстречу выбежала широко улыбающаяся женщина лет сорока пяти, на руках у неё были перчатки для выпечки, а вокруг пояса был обмотан фартук, чёрные короткие волосы капризно торчали во все стороны, старое синее платье неуклюже свисало, а зелёные глаза по-особенному блестели радостью.

Пока Антон обнимал Уллу и поглядывал на горячие пирожки, я стоял, прижавшись к стенке, и смотрел в пол.

– Так ты Трилле? Антон столько о тебе рассказывал! Скорее беги за стол, пока всё горячее! – сказала миловидная женщина.

– Ага…

Я помыл руки и сел за большой прямоугольный стол, на тарелку мне уже положили угощение, а в стакан налили яблочный компот.

– Расскажи о себе, милый, – произнесла Улла, так тепло и по-доброму смотря на меня. Этому взгляду я готов был поверить и признаться во всём.

– Я Трилле, мне 10, – последовал застенчивый ответ.

– Что ты любишь?

– Больше всего я люблю рисовать, но в приюте нет ни красок, ни кистей, – жуя пирожок с капустой, отвечал я.

– А ты знаешь, у меня всё это есть. Нарисуешь для меня картину?

Мои глаза загорелись ярким огнём, без слов всё стало ясно. Следующие три часа мы провели все вместе, рисуя и смеясь. С ней было так хорошо и уютно… Но нужно было идти назад, в приют.

Мы распрощались, Улла пообещала нас усыновить, обняла и проводила до ворот. Антон снова взял меня за руку и потащил назад. Мы остановились у забора между нами и серыми стенами нашего дома, пропитанными детскими слезами и кровью.

– Ты не верь ей, она не сможет нас спасти, ей не отдадут детей, – сказал по-взрослому мой друг.

Я ничего не ответил, ведь я и сам понимал, что мы никому не нужны и нас никогда не усыновят. Через 10 минут мы уже лежали в своих кроватях, вспоминая вкус пирогов и яблочного компота. Мы старались как можно скорее заснуть и улететь во сне в другой, добрый и счастливый мир.

2

В нашем приюте никогда не было спокойно и дружелюбно, если ты был не таким сильным, слишком смелым или умным, то можно было попрощаться со спокойной жизнью. Не говори, когда не просят – это я выучил ещё в первые дни пребывания в этом старом мрачном месте. Но Антон, видимо не очень хотел молчать, он часто защищал невезучих и оскорблял главного задиру – Игоря. Игорь неповиновения себе не прощал и часто наказывал народного мстителя.  Антону стоит отдать должное, не каждый пойдёт против огромного широкого амбала возрастом около шестнадцати лет. Не думаю, что ему нравилось получать вечные раны и синяки.

С чистотой в приюте тоже было не слишком хорошо. Здесь убирались редко, в основном перед праздниками и перед приездом инспекции. Если тебе что-то не нравилось, то бери тряпку и убирай. Наверное, только потому что дети иногда убирали, по приюту не бегали крысы.

В этот день всё было как всегда, Антон снова полез защищать какую-то лохматую девочку в синем платье и снова немало получил. В этот раз на руке мальчика осталась небольшая, но глубокая царапина, которую естественно никто не промыл и не обработал, впрочем, как всегда оно и было.

На следующий день Антон не встал, у него была слабость и отсутствовал аппетит, он медленно погибал, голубые глаза, когда-то налитые счастьем и азартом, не отражали ничего, а кожа приняла бледный оттенок. Этой ночью мы не пошли к Улле. Я всё время проводил с Антоном у его кровати, пытаясь накормить или напоить его хоть чем-нибудь, но попытки были тщетны. На второй день мой друг перестал говорить и вообще хоть как-то обращать на меня внимание, он всё смотрел в потолок, изредка пуская пару слезинок. Я снова весь день был с ним, тоже почти не ел и не пил. Его даже не пытались лечить.

Во второй половине дня пришла Анна, директор нашего приюта. Ужасная женщина делающая вид, что любит детей. Нет! На самом деле она презирала каждого ребёнка на свете! У неё были чёрные короткие волосы и безвкусный малиновый пиджак, сшитый из детских слёз. «Пошли, мальчик,» – сказала Анна с улыбкой и взяла меня за руку. Тогда Антон проявил жизнь и успел слабо схватить меня за другую руку, но это не помогло, мерзкая старуха повела меня по тёмному коридору, пока мой друг в очередной раз плакал и смотрел в потолок.

Мы пришли в её кабинет, там стояла Улла всё с той же милой улыбкой и торчащими волосами.

– Вот, мальчишка, это твоя новая мама! – сказала Анна, подталкивая меня на встречу новой матери.

Улла подошла и нежно обняла меня.

– А как же Антон? – спросил я.

– Он не доедет, – последовал ответ от директора.

Я сорвался, побежал обратно, к Антону. Его сердце больше не билось, глаза были закрыты, и дыхание исчезло. Я понял, что он больше никогда не встанет.

Уже вечером я сидел в своей новой комнате, на своей новой кровати, но без старого друга. У меня было всё, о чём только можно было мечтать: мама, отец, старый матрос, и уже взрослая сестра, которая жила где-то в другой стране. У меня была своя комната, мягкая кровать, много красок и кистей. Я чувствовал запах печёных пирогов и яблочного компота. Но почему я не испытывал радости? Я понимал, что больше никто и никогда не заставит меня спускаться по верёвке, и никто никогда не поможет перелезть через забор приюта.