Опоздавшее письмо, непрочитанная грусть.
Боль невысказанных слов, бесполезный, тихий груз.
Мертвый адрес, стылый дом, призрак бывшего тепла.
Годы, прожитые в нем – серой пылью по углам.
Александр Климушин

Солнце клонилось к западу, рассыпая по недавно выкрашенным молочным стенам последние багровые и лимонные лучи. Из приоткрытого окна веяло приторным, таким волнующим запахом распускающихся груш и пионов. Весенний воздух и тускнеющий свет создавали особенно глубокую тишину.

Александра Павловна сидела одна в своей новой библиотеке. Широкие дубовые шкафы были заставлены малахитовыми переплётами, только сегодня перевезёнными из отцовского имения.

Отец. Загадочный, далёкий, отстранённый… Приглушённые мысли о нём приходили только в окружении его книг. Александра Павловна откинулась в кресле, задерживая большим пальцем страницы «Дома с мезонином», и посмотрела в потолок, тихо предаваясь воспоминаниям о прошлой осени…

* * *

«Уважаемая Александра Павловна! Пишу к Вам со скорбным известием о кончине Вашего батюшки. С этим прошу Вас приехать в имение как можно скорее. Управляющий В.С. Лурдин. 30 августа 1905 года»

Александра Павловна рассеянно посмотрела на письмо, полученное утром.

– Лёва, какое сегодня число? – обратилась она к мужу, читающему свежеотпечатанную газету, слегка пачкавшую его пальцы иссиня-чёрной краской.

– Восемнадцатое ноября, – ответил он, не отрываясь от прессы.

  Александра Павловна встала с софы, прошлась по залу, залитому голубоватым поздним солнцем, отстукивая каблуком каждую секунду в унисон с часами на стене, опять села и перечитала письмо.

– Мне нужно ехать, – задумчиво протянула она.

– Как? Куда? – Лев Николаевич удивлённо взглянул на оцепеневшую жену.

Он подошёл к ней, взял бумагу из её рук, пробежался глазами по нескольким строчкам и вышел из комнаты.

На чёрной платформе раздался вой приближающегося поезда, и из всех углов посыпались сонные станционные работники с фонарями, свет которых не мог пробиться через плотную ночную тьму. Рёв раздался ещё раз. Морозный воздух уже успел наполниться запахом копоти и стуком колёс. Все на платформе перестали дышать.

Поезд медленно подкатился к станции и, с шумом и треском, остановился. Рабочие столпились в кучу, не зная, куда им деться, но после яростного крика начальника все разом подошли к вагону и увидели сходившего мужчину в большой лисьей шубе и головном уборе, похожем на обрезанный цилиндр. В руках у него была трость с большим кровавым камнем, мелькавшим красными пятнышками от падающего на него света. Станционные работники ловко подхватили и почти понесли прибывшего господина, как будто бы хотели предостеречь его от поступа на землю. Следом за мужчиной спустилась женщина в чёрном дорожном пальто, голова и лицо которой были прикрыты шляпкой с вуалью. На неё никто не обратил внимания, может быть из-за того, что она практически слилась с тьмой, и единственное, что её выделяло – далёкий отблеск янтарно-жёлтых глазниц.

За всей этой вознёй наблюдал человек, медленно и тяжело куривший дешёвенькие сигары, купленные в ближайшем городском трактире. Острый взгляд с тонкой расчётливостью приглядывался к прибывшим, и, как только толпа перед ними расступилась, он вынырнул, оказавшись прямо напротив господина в шубе.

– Здравствуйте, Лев Николаевич и Александра Павловна, – произнесла тонкая белая улыбка, разрезавшая мрак и слегка покосившаяся в сторону женщины в чёрном. – Уж мы вас гораздо раньше ждали.

Незнакомец, понимая, что не находит отклика у четы, всё-таки решил представиться.

– Василий Сергеевич Лурдин. Я был управляющим у Вашего покойного отца, не будь он к ночи помянутым, – очень чётко и трагично произнёс он, потерев висок и всё ближе склоняясь к Александре Павловне. – Это я вам отправил письмо.

– Что же, очень приятно познакомиться. Мы Вам очень обязаны, – сжато произнёс посиневший Лев Николаевич, терзаясь от холода.

Неуместная пауза раскатилась не только между недавно беседующими, но и по всей станции. Все замерли, как будто в каком-то ожидании, тихо сопя и выдыхая погрубевший воздух.

– Что же мы стоим, прошу, – пробил тишину Василий Сергеевич, указывая на давно запряжённую повозку. 

Когда все расселись, и кучер тронулся, Александру Павловну охватил тот подсознательный азарт от быстрой езды, который она испытывала в далёком детстве. Александра Павловна никогда не была близка с отцом, который хоть и являлся довольно шутливым человеком, но всегда держался строго с единственной дочерью, особенно после ранней смерти жены. Но было место в Сашиных воспоминаниях, которое отдавалось тёплой волной и распространялось жгучей дрожью по её телу – Воскресенские скачки.

Каждое воскресенье (но почему-то в памяти всегда всплывала зима) отец брал Сашу на службу в окрестную церковь. Сани, стоявшие на сверкающем декабрьском насте, подвергались тщательной проверке лично барином, после которой Павел Иванович оживлённо поднимался по лестнице, аккуратно заходил в детскую к Саше, делающей притворно сонный вид, и тихонько шептал ей на ухо: «Вставай, Бог ранних любит».

Потом обрывками… брильянтовый снег, на скорости обжигающий лицо, искрящийся смех, хруст под копытами и жёлтый блин солнца.

Холодный ветреный удар по щеке отрезал воспоминания.

– Знаете, Василий Сергеевич, мы так поздно получили письмо, – обронила совсем неуместным и глухим голосом замученная Александра Павловна.

– Понимаю, понимаю, что же делать? Такое время. Революции, одни сплошные революции, хотя у нас всё тихо пока. Но вы не переживайте, всё устроено по воли усопшего, – душевно отрезал управляющий, пытаясь сгладить неудобную и душную ситуацию.

Александра Павловна всмотрелась в лицо управляющего. Он казался совсем молодым, ему было не больше двадцати пяти. Серые глаза красиво обрамляли тёмные брови, соединяющие прямые линии носа, верхняя губа немного выступала вперёд, делая лицо Василия Сергеевича неприлично смазливым.

– Да, ваш батюшка был хорошим человеком, тут и говорить нечего, и по секрету вам скажу, совершенный интеллектуал, – невольно усмехнувшись, начал своё повествование Лурдин. – Видите ли, я у Павла Ивановича уже как два года работал, когда он решил крестьян обучать. Прихожу я, значит, однажды с расчётами к нему в кабинет, а он перестановку затеял. Говорит: «Вот хочу я общественную библиотеку сделать, Василий Сергеевич». Я ему и выдал: «Зачем же?» Так он меня выгнал, вслед прокричав, что людей грамоте хочет обучить. Долго он её обустраивал. Вот человечище!

– Так что же дальше? – сдерживая удушающие слёзы, спросила Александра Павловна.

– Дальше? А как обычно. Походили девки пару раз, Павел Иванович пытался их учить, а что толку? Мужики и вовсе не пошли. Всё хотел батюшка Ваш их гуманно привлечь, да мимо. По мне бы розгами отходил разок, сразу читать принялись, а так… Павел Иванович никак не сдавался, плату придумал за прочтённые книги, даже это не помогло. Мужики всё твердили: «Зачем нам грамота, если мы рожь соберём да в городе продадим, и то денег больше заработаем». Потом и вовсе по уезду многие поразъехались, им там гор золотых наобещал кто-то, а что уж тут сделаешь? Тогда ослаб, захворал дорогой наш Павел Иванович, а библиотека закрылась, хе-хе, – грустно раскатился Василий Сергеевич, открыто мигая весёлыми глазами.

– А что? Он вам не писал совсем?

– Нет.

Когда же, наконец, они доехали до опустевшей деревни, настроение было опаршивлено долгой дорогой и давящей погодой. Обессиленная Александра Павловна медленно поднялась по высоким ступеням, зашла в дом, наполненный запахами гниющего дерева. Внутри стен стояла гробовая тишина. Следом за женой зашёл замёрзший Лев Николаевич, а за ним Василий Сергеевич с тяжёлыми сумки.

– Степановна! – раздражённо крикнул Лурдин.

Послышались шуршащие и расползающиеся шаги из глубины дома.

– Чаго вам, господа, – прошипел ещё невидимый голос, – хозяив нит боле.

Тут из темноты сначала появилась старушечья голова, а затем и всё остальное. Она, скрипя костями, подошла к приезжим и упёрлась взглядом в глаза за вуалью, пытаясь что-то припомнить.

– Степановна, ты совсем из ума выжила, это молодые хозяева пожаловали, – надменно и распорядительно бросил Василий Сергеевич.

– Хто такие? – удивлённо спросила старуха, осматривая шубу Льва Николаевича.

– Ты чего? Совсем ослепла? – фыркнул управляющий. – Это дочь Павла Ивановича с мужем приехали. Теперь они дела поправлять будут. А ты их как встречаешь? Ну? Карга старая!

– Ах, ты, Бог мой, – заволновалась пожилая женщина, разрыдалась, стараясь упасть на больные колени, – не узнала я тебя, холубушка, позабыла я уже, моя родная, давно тебя не было, матушка.

– Ну, вот. Совсем другое дело. Ты бы лучше самовар поставила да приготовила господам постель.

– И то верно, – старуха бросилась прочь.

Лев Николаевич повалился в кресло, не дождавшись чая, и уснул прямо в гостиной. Василий Сергеевич, перетащив оставшиеся чемоданы, направился в свою комнату. А Александра Павловна, осознав, что за ней никто не наблюдает, пошла к кабинету отца. Чёрный воск от свечей сползал на скрипучий пол. Всё было на своих местах, как и раньше, но только потерялась, исказилась форма.

Вот и дверь, ветхая, но по-прежнему резная, с маленькой покосившейся табличкой «Библиотека». Александра Павловна вошла. Большой коричневый шкаф с малахитовыми переплётами книг откидывал грузную чёрную тень на стол, стоявший напротив окна и покрытый синей пылью в лунном свете. Подойдя поближе, Александра Павловна увидела томик, на обложке которого было позолотой выведено: «Антон Павлович Чехов». Стряхнув пыль, она прочла: «Дом с мезонином»…

В углу висела отцовская шляпа. Саша покрутила её в руках, опустилась в кресло и почуяла родной сладковатый запах волос, тонко исходивший с внутренней стороны головного убора. Прислушалась… Полная тишина…

Саше стало дурно. Она закрыла лицо руками и задрожала от рыданий…