Сентябрь. 1944 год. Партизанский отряд остановился на ночь в хуторе Бакланники, восточнее Ростова-на-Дону. Место там, правда, неудобное, открытое, но чуть севернее, по берегам Старого Дона, леса начинаются. При хорошей погоде туда можно за два дня дойти. Завтра, на рассвете, партизаны и отправятся в путь, а сегодня они уже все разошлись кто куда: кого в своих домах приютили добрые жители, кому в сараях и амбарах определили лежанку, а кто прямо под открытым небом лёг спать.

Ночь была уже поздняя, но небо почему-то было какого-то грязно-рыжего цвета, хотя, может, это из-за кострового дыма так казалось. Пламя потрескивало, высоко поднималось в воздух, и потом жёлтые искры, как маленькие светлячки, разлетались в темноте. Рядом, на бревне, сидел мужчина средних лет в потёртой военной форме. Он был одним из тех партизан, которые остались на улице, и сейчас ждал, пока догорит костёр, чтобы лечь спать. Он вертел в руках кусок осиновой коры и что-то вырезал на нём перочинным ножом. От солдата пахло гарью, скошенной травой и ещё чем-то горько-сладким.

…Агиля с отцом уже почти год как примкнули к отряду. На этой стоянке им двоим досталась целая комната в доме. Когда отец уснул, она тихо вышла из дома, подошла к костру и с опаской стала наблюдать за солдатом. Ей уже приходилось видеть разных людей, слышать разные языки и удивляться разным вещам. И часто всё это вместе было враждебным, чужим, опасным. Она не знала, куда они с отцом идут, кто их ведёт, что ждёт в конце. Знала только, что в любой момент она может умереть, знала, что люди вокруг умирают и что нигде нельзя оставаться надолго. Вот и сейчас они тут только до завтрашнего рассвета.

Мужчина вдруг чуть охрипшим голосом затянул тихую песню. Агиля не понимала о чём в ней говорилось, потому что плохо знала русский язык, но почувствовала какую-то необъяснимую печаль, тоску по дому, бескрайнему небу, величественным горам, быстрым рекам. Она задумчиво смотрела на догорающий костёр. Так же, как и тогда, дотлевали после пожара угли. Было страшно, очень страшно. Слушая эту грустную песню, девочка невольно стала вспоминать трагические события.

Агиля, её отец и мать жили тогда в небольшом курортном городе Теберда Карачаево-Черкесской автономной области, потому что отец работал там в специализированном детском санатории «Большевик». Семья их проживала в частном доме. Там был прекрасный вид на горы из окна кухни, а рядом был разбит небольшой, вечноцветущий сад, где мама любила читать вечерами и пить чай с чабрецом, а папа плёл ей в это время косы. Для маленькой девочки это были самые счастливые времена, и она мечтала провести так всю жизнь, в окружении Кавказских гор и голландских кипарисов. Но в июне1941-го года в стране объявили военное положение. Всё вмиг переменилось. Каждый день по радио сообщались боевые сводки вместо привычной старинной музыки, санаторий перестал считаться специализированным, мама больше не читала книг, приходила поздно очень уставшей, дети недоедали... Отец же практически жил в санатории и приходил домой только изредка. Агиля бегала иногда отнести ему немного еды и каждый раз подмечала, что он похудел. Однажды девочка увидела машину с детьми у главного входа. Оказалось, их эвакуировали из крымского санатория. Полуостров уже был занят фашистами.

Летом 1942 года немцы оккупировали Теберду. Вечером отец пришёл домой. Он разговаривал с мамой, она плакала, потом он собирал какие-то вещи. Агиле тогда было очень тревожно, она чувствовала повисшее в воздухе напряжение и недосказанность. Рано утром отец ушёл. Было 12-ое августа. Уже потом, когда мама успокоилась, она объяснила, что папа ушёл, чтобы вывести из санатория детей и раненых, которые могут передвигаться самостоятельно. Они направились куда-то в Закавказье через Клухорский перевал. А ведь была ужасная погода, поэтому мама сильно волновалась.

14 августа местные жители подняли мятеж. Они ограбили санаторий, вынесли оттуда продукты, одеяла и подушки. Организовали своё правительство. Часто случалось так, что фашисты сотрудничали с ними и использовали в своих интересах.

Детей в санатории немецкие врачи разделили на три группы: евреи, дети коммунистов, прочие. Сначала фашисты избавились от взрослых евреев: заставили людей выкопать яму, потом столкнули их в неё и расстреляли. Два дня оттуда были слышны страшные стоны умирающих, Агиле тогда казалось, что печальное эхо голосов долго блуждало среди остывших скал. Через некоторое время и за детьми первой группы приехала душегубка. Туда погрузили 54 ребёнка, а они, маленькие, думали, что поедут в Черкесск. Позже стало известно, что их тела были сброшены в ущелье близ Гуначгира. Это случилось уже зимой, 22 декабря. У оставшихся в санатории детей постоянно брали кровь для анализов, иногда кого-то безвозвратно забирали немцы, использовали для испытания душегубки. Сами оккупанты поселились на первых этажах, вели шумный и разгульный образ жизни. Постоянно оттуда разносились звуки протяжных песен и оперных арий на немецком языке, слышался хохот, часто раздавались резкие ругательства и крики медицинского персонала. Агиля с мамой почти всё время находились в доме. Девочка боялась. Мама боялась за двоих. Она лишь иногда выходила, чтобы тайно встретиться с соседями, принять от них еду. Один раз она не вернулась. Поговаривали, что её заметили немецкие офицеры и заставили проводить с ними время в санатории. Агиля неделю сидела одна в комнате. Всё затихло. Мир за дверью будто вымер. Она не решалась даже выглянуть в окно. Боялась того, что может там увидеть. А через несколько дней пришли наши. С ними вернулся отец. Тогда Агиля впервые вышла наконец из дома за это долгое время. Всё вокруг показалось ей совсем другим. Было непривычно тихо и пусто. Она осмотрелась ещё раз, затем подняла взгляд. Небо стало серым и безжизненным. Горы как будто «ушли» дальше и совсем поникли. Они скорбели о том горе, которое  война принесла людям.

Отец не мог оставаться в доме, зная, что матери Агили больше нет. Какое-то необъяснимое чувство обжигало его грудь изнутри, гнало прочь туда, куда сбежали фашисты. Хотелось догнать их, найти всех до одного, отомстить за то, что они сделали с его семьёй, с его домом, с Тебердой, отомстить за то, что враги покусились на счастье и спокойствие его Родины. Он сказал дочери, что собирается  воевать вместе с партизанами. Она послушно отправилась вместе с ним. С тех пор прошло чуть больше года. С каждым днём они всё дальше уходят от гор, и те уже остались далеко за горизонтом.

…Что-то громко треснуло. Это разломилась надвое одна из толстых тлеющих веток в костре. Агиля встрепенулась, оторвала от солдата застывший взгляд. Мужчина прервал свою песню и задумчиво посмотрел на огонь. Затем перевёл глаза на девочку и ласково улыбнулся ей. Агиля робко улыбнулась в ответ. Русский солдат чуть придвинулся и осторожно что-то протянул девочке. Любопытство одержало верх над страхом, и Агиля  взяла в руки вещь. Это оказался кусок осиновой коры. На нём был вырезан очень простой пейзаж – горы Кавказа.