Личный дневник. Пёстрый блокнот, из которого как языки пламени торчат цветные бумажки: открытки, фантики, записки с уроков английского с ответами и даже конспекты с посветлевшим выделителем. Я не ожидала его встретить спустя столько времени, с того момента, как похоронила на дне сундука. Дневник так и лежал в этой могиле, заваленный старой канцелярией, школьными проектами в потрёпанных файлах. «Закопан» вместе с детскими мечтами и разочарованиями. И, если бы тогда я тщательно не обклеила блокнот любимыми наклейками, сейчас бы сундук сокровищ потонул под тяжестью закрытых в нем тайн и открытий. Я аккуратно достала дневник из-под груды старья и стряхнула многолетнюю пыль.

Сундук хрустнул своими петлями.

«Почему я вела личный дневник, да ещё и столько времени?» Несколько минут я переглядывалась с тщательно вырисованными мной и друзьями динозаврами, бабочками, птицами разных цветов и размеров, с подписями имен, осознавая, что со многими связь была потеряна еще во времена юношества. Сжавшееся сердце от этих по-глупому милых рисунков заставило машинально ответить на вопрос, поставленный в моей голове: «А вот сейчас и узнаю!»

Я начала листать страницы, неосознанно, на время отпуская взрослого внутри для небольшого путешествия. Такого маленького, что холодная, осенняя кладовая сложилась в уютный чердак, приказывая времени застыть и обернуться вспять, по пути поднимая, словно пыль, старые кассеты воспоминаний. Первое сентября, день рождения, подарки, праздники, радости, разочарования…

И! Новый год! 

Я обожала запах мандаринов и пряников, походы с папой на каток, где я неуклюже держалась за бортики, боясь сделать шаг, а в итоге родитель не мог поймать меня по всему льду. Обожала ездить с дедом за игрушками, когда он вёз меня на санках по сугробам, и быстро сбегать из кухни с розовым кружочком докторской колбасы. Обычно этот праздник занимал несколько разворотов, украшенных золотистым дождиком, красными или зелеными животными и наклейками ёлочных шариков, но этот год отличался. Разворот был написан мелким, слегка трясущимся почерком, чёрной ручкой. Этот разворот писала не я.

Наташа, или Ната. Однажды кто-то её случайно так назвал. На собственное имя она больше не откликалась.

Эта девочка всегда смотрела на меня презрительно, когда я читала свои сочинения, не говорила со мной во время перемен, предпочитала просто отрицать моё существование. Мы были две разные ученицы, два разных ребенка, жизни которых не переплелись бы, разве что в очереди на кассу или в одном автобусе. Если бы не случайно перевернутый рюкзак и найденный личный дневник, робкий взгляд на строчки о лучшем дне рождения и совершенно не подходящий серьёзному лицу вопрос: «Что это такое?»

Разворот про Новый год писала она, эта девочка, Ната, которой я обязана своим первым уроком горькой правды жизни. В тот день я расписала ей всё о дневнике и, против её воли, вложила в детские ладони свой сокровенный блокнот, а ещё взяла с Наташи обещание, что она напишет о празднике хотя бы пару строк. Папа всегда говорил обходить неприятных людей стороной, но глаза, когда Наташа увидела запись о дне рождении, остановили меня, их я помню по сей день.  В них была непроходимая, глубокая, точно затерянные леса в «Книге Маугли», тоска, которую чувствовал, как я узнавала на протяжении многих лет, слишком светлый ребенок.

Ни в один день в своей жизни я не пожалела, что наступила на горло справедливости и, прочитав её запись, в которой не поняла половины слов, отнесла дневник маме. Я запомнила ужас в глазах мамы и каким голосом она звала папу, но так и не поняла, что случилось. Не поняла и тогда, когда Наташа накричала на меня за раскрытый секрет, а после минутного молчания кинулась обнимать и шептать слова благодарности. 

Спустя год закончится суд над матерью Наташи за физическое насилие над ребенком, её лишат родительских прав, а Наташу отправят к дедушке, который столько времени искал своих исчезнувших дочь и внучку. Тот зимний вечер, морозные узоры на стёклах, душный серый коридор, сужающийся под стук настенных часов и всхлипы на моём плече – этот тёмный отпечаток лёг на счастливое детство, будто заплатка из плохой ткани, черная полоса маркера, после которой началась светлая полоса жизни. Я плохо это помнила, детский организм от перевозбуждения за день давал сбой. Но Наташа запомнила тот момент, он застыл в её глазах и собрал всё ликование мира в зрачках ребёнка: выходящие со счастливыми лицами мои родители и дедушка, который уже идёт успокоить внучку, с улыбкой обещая, что «всё будет хорошо, милая», а Наташа наконец понимает, что это действительно не пустое обещание.

Надпись, которую Ната оставила в моём дневнике: «Ребёнок – не игрушка, а взрослый не всегда готов вырастить и воспитать чужую жизнь».

Мать Наташи была журналисткой, сама загубила свою жизнь. Это она помогла мне запомнить, что, имея работу и квартиру, будущее, взрослый не всегда может нести ответственность даже за самого себя. 

Если бы тот младшеклассник не сбил меня с открытым портфелем, если бы Ната не решила повернуть именно в этот коридор, если бы бабочка не махнула крылом лишний раз, стала бы её судьба такой, какой заслуживала та маленькая девочка?

Я внимательно разглядываю главную страницу дневника. «Я не помню никого из них», – было подписано внизу мелким почерком, который я сначала и не заметила. Разрывающийся от гормонов мозг ограничил общение, которое налаживалось во дворе и в школе. Он спас меня от болезненных разлук и предательств, но навсегда обидел ребенка внутри.

Подростковый максимализм – это когда ты сотни раз на дню вспоминаешь все свои поступки; это постоянная рефлексия, снедающая все хорошие и светлые мысли из головы; это уверенность, что только ты не настроен враждебно против себя, только ты и понимаешь себя. 

Ничто не продлится вечно. Мы можем думать, что эта философия останется в нас до скончания жизни, но это не так. Когда-нибудь, даже незаметно для себя, мы начнем идти дальше, дальше, дальше… Эмоции утихнут, мысли не будут биться в голове безумным роем, а человек сделает еще один шаг к зрелости – далёкой и непонятной, но точно спокойной, тихой, безмятежной, как лесной пруд. 

Впервые спустя, как мне показалось, вечность я сделала глоток воздуха. Теперь ответ так четко звучал в моей голове, что отдавал эхом в моём милом чердаке.

Если фото схватывает воспоминания на лету, оставляя его в плёнке размытым пятном с улыбкой, то дневник укладывает ровными строчками остатки тщательно, а может, и не очень, отобранных моментов. Если фотоаппарат – это лучший друг, с которым проживаешь одно за другим воспоминания, то дневник – это бабушка. Бабушка, которая укладывает тебя, ребенка, после бурного дня, спокойно слушает сбивчивый детский голос и целует в лоб, обещая лучший следующий день. 

И так иногда бывает, что единственным местом, где ребенок может поделиться своими мыслями, становится книга сокровенных тайн – пёстрый блокнот на дне старого сундука, который однажды опять хрустнет своими петлями.